Из истории культуры древней Руси
Шрифт:
С 1193 г. исчезает именование Всеволода великим князем и появляется новая формула: «Благоверный и христолюбивый князь Всеволод Юрьевич». Эта формула держится до 1200 г. [235]
Начиная с 1201 г., когда в летописи преобладают описания южный событий, исчезает предшествующая формула («благоверный и христолюбивый…») и вновь появляется прежняя формула («великий князь»). Эта же формула продолжает применяться и при Константине. Итак, летописание за время княжения Всеволода Большое Гнездо делится княжеской титулатурой на четыре отрезка.
235
В виде исключения,
Исключительный интерес для нас представляет полное совпадение этих четырех отрезков с периодами применения афористического стиля и периодами отказа от него. Представление об этих важных для нас совпадениях может дать только синхронистическая таблица, где показаны периоды широкого применения притч, цитат и поучений, изменения княжеского титула и рубежи летописания, устанавливаемые разными исследователями. Даты даны с исправлениями по Н.Г. Бережкову [236] .
236
Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963, с. 79–88.
Приведенная таблица позволяет говорить о трех разных авторах, ведших те летописи, которые вошли потом в Лаврентьевскую летопись.
Первый из них, продолжая Владимирский свод 1177 г., применял простое наименование «князь» и не вносил на свои страницы притч и изречений. Второй автор начал работу в 1184 г., ввел обычный для киевского юга титул «великий князь» и широко пользовался изречениями и притчами. «Поток цитат», подмеченный М.Д. Приселковым, начинается именно в это время и продолжается до 1192 г., завершаясь поучением по случаю пожара во Владимире. После пожара владимирскую летопись ведет иной, третий по счету летописец, применяющий вычурную титулатуру («благоверный и христолюбивый князь») и не пользующийся афористическим стилем своего предшественника. Его рука видна вплоть до рубежа XII и XIII вв. Южные события 1201–1205 гг. и события, связанные с Константином (особенно его отъезд в Новгород), описаны автором, который по формальным признакам тождествен с нашим вторым летописцем 1184–1192 гг.: он возрождает забытую формулу «великий князь» и широчайшим образом пользуется притчами, цитатами и поучениями.
«Поток цитат» в Лаврентьевской летописи начинается с 1184 г. и связан с появлением во Владимире и Ростове нового епископа Луки, поставленного по настоятельному требованию князя Всеволода, преодолевшего сопротивление митрополита-взяточника. До поставления Лука был игуменом Спасского монастыря в Киеве, на Берестове, где находились могилы Юрия Долгорукого и Глеба Юрьевича, отца и брата Всеволода.
Возможно, что Лука привез с собой или привлек на месте летописца, который открыл новый раздел во владимирском летописании, раздел, насыщенный цитатами из библейских пророков. Первым его произведением был панегирик новому епископу, наполненный различными хвалебными гиперболами, не очень даже приличными по отношению к живому человеку. Однако панегирик несомненно писался при жизни епископа Луки, до 10 ноября 1188 г., так как содержит прямое обращение к нему: «Молися за порученное тобе стадо, за люди хрестьяньскыя, за князя и за землю Ростовьскую, иже взирающе на въздержанье твое, прославляють бога…»
Вторым произведением нового летописца было поучение по поводу пожара во Владимире 18 апреля 1184 г., когда «погоре бо мало не весь город и церквий числом 30 и 2», в том числе и Успенский собор Андрея Боголюбского. Здесь цитируется Евангелие, а также Иов, Исайа и Давыд. Литературной особенностью этого поучения являются риторические восклицания: «Да никто же дерзнеть рещи, яко ненавидим и богомь есмы. Да не будеть! Кого тако бог любить, якоже ны възлюбил и възнесл есть? Никого же!» Пожар расценивается как божья казнь за грехи двоякого рода: религиозные («яко на хрестьяньске роде страх и колебанье») и социальные. К последним отнесены: зависть, мстительность, неправедный суд над бедными вдовами, тайная клевета.
С приездом киевлянина Луки во владимирском летописании возродился интерес к южнорусским событиям: здесь помещен рассказ о победе киевских князей над Кобяком 31 июля 1184 г. Он носит следы зависимости от киевской летописи, сведения которой неумело сокращены (выпала вторая битва), в результате чего главным героем похода оказался Владимир Глебович Переяславский, племянник Всеволода. Дважды в этом рассказе приводятся церковные афоризмы.
Годовая статья 1185 г. в Лаврентьевской летописи состоит из записей трех категорий: во-первых, это краткие деловые заметки без афористических дополнений даже там, где был случай их применить (как, например, по поводу солнечного затмения 1 мая 1185 г.). Ко второй категории следует отнести известный рассказ о походе Игоря Святославича на половцев. Он основан на каких-то не очень точных сведениях (снем у Переяславля, трехдневное веселье на Каяле), но все же подробно повествует об этом далеком от Суздальщины событии.
Летописец в пяти местах вставил цитаты из разных церковных книг, завершив весь рассказ фразами из того же «Слова о казнях божьих», которым он завершил свой текст о пожаре 1184 г. с теми же стилистическими особенностями: «Но да никто не можеть рещи, яко ненавидит нас бог. Не буди то! Кого тако любить бог, якоже ны възлюбил есть и вь’знесл есть…» Рассказ о «полку Игореве» содержит не только фактические ошибки, но и серьезные противоречия, отмеченные еще М.Д. Приселковым [237] . В начале его Ольговичи показаны хвастунами и честолюбцами, а в конце, говоря о бегстве Игоря, летописец очень почтительно добавляет: «не оставить бо господь праведного в руку грешничю…»
237
Приселков М.Д. Указ. соч., с. 81. Предположение М.Д. Приселкова об использовании здесь летописи Переяславля Русского должно отпасть, так как именно в отношении Переяславля допущена ошибка: идя на Донец, Игорь никак не мог соединиться с союзниками у Переяславля, лежащего в стороне более чем на 200 км.
Возможно, что владимиро-суздальский автор использовал какой-то южный литературный источник (например, враждебную Игорю киевскую летопись Святослава), дополнив его недостоверными слухами и своими излюбленными изречениями и цитатами.
Третьим видом сообщений в годовой статье 1185 г. является самостоятельный рассказ того же летописца — любителя афоризмов о рязанской войне, переданный им с большими подробностями. Этот рассказ можно расценивать как особое сказание с эпиграфом о злодеяниях Святополка Окаянного.
Автор уделяет большое внимание не только военным действиям (полководцем суздальских войск был Ярослав Владимирович, адресат Даниила), но и посольским делам, подробно знакомя читателей со всеми переговорами Всеволода с рязанскими Глебовичами.
Совершенно особый интерес для нас представляют те афоризмы, при помощи которых автор комментирует неповиновение воинственных рязанцев, еще недавно бывших послушными «шереширами» Всеволода, а теперь отвергших миролюбивое посольство великого князя: «Яко же Соломон глаголеть: „Кажа злыя, приемлеть собе досаженье. Обличишь безумнаго — поречеть тя. Не обличай злых, да не възненавидять тебе. Обличай премудра — възлюбить тя, а безумнаго обличишь — възненавидить тя“». Эти летописные притчи очень близки к тем притчам, из которых умело соткано «Слово Даниила Заточника». У Даниила мы найдем места, близкие по форме и содержанию: «Лепше слышати прение умных, нежели наказание безумных. Дай бо премудрому вину — премудрее будеть» (XXX).
Еще раз бытовые притчи, близкие по стилю к Даниилу, встречаются в летописи в связи с посольством испугавшихся рязанцев, готовых заключить мир. Всеволод отверг мир: «Якожи пророк глаголеть: рать славна луче есть мира студна. Со лживым же миром живуще, велику пакость землям творять».
Третье посольство вызвало третий комплекс притч. Посредником между Всеволодом и рязанскими князьями оказался черниговский епископ Порфирий, завязавший в 1186 г. какие-то тайные переговоры с рязанцами «не яко святительскы, но яко переветник и ложь»: «Якоже глаголеть мудрый Соломон: Гнев, укротив лжею, проливаеть свар, а рать, не до конца смирена, проливаеть кровь».