Из Ниццы с любовью

Топильская Елена Валентиновна

— Вот, я еще тут нашла, в старом кодексе: по Указу Президиума Верховного Совета СССР, валютными ценностями являются иностранная валюта и платежные документы, а также драгоценные металлы — золото, серебро, платина и металлы платиновой группы (палладий, иридий, родий, рутений и осмий), природные драгоценные камни в сыром и обработанном виде (алмазы, бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры, а также жемчуг).

Горчаков тем временем развернул приговор:

— Ни фига себе, старичок корки мочил! У него семнадцать эпизодов преступной деятельности.

— Так чем он спекулировал-то, Леша? — спросили мы с Кораблевым хором.

— Камешками. Бриллиантиками. Систематически, на протяжении трех лет до вынесения приговора.

—

А также и после… — пробормотал Кораблев.

— За что и получил приличный срок, восемь лет, правда, без ссылки. О, смотрите, что тут написано!

Мы с Кораблевым навалились с двух сторон на плечи Лешке, стараясь заглянуть в мутную копию приговора, еле читаемую на прозрачной папиросной бумаге.

— Что?

— Машка, это удача! Шеф наш любимый, Владимир Иванович, обвинение по этому делу поддерживал. Может, он нам что-нибудь подсветит по личности малоуважаемого Пэ Эн Горохова? Ну там, кто в зале присутствовал, кто адвоката ему нанимал, кто платком махал, когда его из зала суда уводили…

Кораблев удивился.

— Вы что думаете, он помнит?

А мы с Лешкой не сомневались — шеф помнит все. Много раз я его пытала на предмет каких-то заросших плесенью дел, и он всегда давал исчерпывающий ответ.

Затрезвонили сразу два мобильных телефона — мой и горчаковский. Я посмотрела на свой дисплей — звонил начальник убойного отдела Костя Мигулько. По времени уже должны были найти докторшу из поликлиники, которая обнаружила труп; эх, значит, она что-то такое рассказала сногсшибательное, придется ехать допрашивать. Иначе они бы обошлись своими силами. Но я ошиблась, докторша была ни при чем. Костя в трубке то ли рыдал, то ли задыхался, так что я даже испугалась. Ответив на звонок, я некоторое время слушала, как он тяжело дышит, а потом он закричал в трубку:

— Маша, Маша, ты где?! У нас тут такое!..

— Костя, что случилось?!

— Это но трупу сегодняшнему! Маша, не могу по телефону! Приезжай немедленно! Горчаков с тобой? Все приезжайте! Не знаю, что и думать! Ух, е-мое!

И он бросил трубку, а на мои повторные звонки уже не отвечал. Мне это страшно не понравилось. Надо было ехать, и хорошо, что Лешка тут, и Кораблев. Я только открыла рот, чтобы сообщить, что в убойном отделе какое-то ЧП и надо мчаться туда, как обратила внимание, что Горчаков все еще говорит по своему телефону. Я прислушалась.

— Региночка, все, успокойся! Мы сейчас приедем! Иди в свою машину и жди нас около дома… Все, целую, не дергайся!

Закончив разговор, он заметил мой недоуменный взгляд и окрысился.

— Ну что, что?! Подружка — твоя, а я тут ее проблемы разруливаю…

— А почему она мне не позвонила?

— Так у тебя телефон занят.

— И что у нее на этот раз?

— Она в истерике. Ее только что пытались обокрасть. Залезли в квартиру.

— Да ее же вчера уже!.. Она сказала, что стены голые! Брать уже нечего. Сколько можно?

— Ну, не знаю! За что купил, за то и продаю, — разозлился Горчаков.

— И что делать будем? У Мигулько тоже пожар… Соломоново решение — отправить Кораблева спасать Регину, пришло не сразу, и еще пришлось поуговаривать Кораблева, который вел себя возмутительно, капризничал и язвил. Но нам было не разорваться. Господи, на что я трачу время! На лесть и посулы, чтобы взрослый мужик не выпендривался, а сделал то, что ему говорят…

Вырвав у Кораблева обещание держать нас в курсе насчет Регины, мы с Горчаковым бросились в РУВД. Горчаковская-то машинка стыла у прокуратуры, ее там оставил хозяин не без умысла — нас ведь довез ко мне милицейский водитель, потому что Горчаков рассчитывал у меня выпить и отбыть на такси. Пришлось ловить машину, так как Кораблев вдруг страшно заволновался за Регину и бросился сломя голову ее спасать, а о том, чтобы сделать небольшой крюк и забросить нас в РУВД, не могло быть и речи. Я на него смотрела и вспоминала старый анекдот про тетю Фиру из Одессы, приехавшую навестить родственников в Питер; они ей показывают город: вот, тетя Фира, Эрмитаж, а вот Дворцовый мост, а вот, тетя Фира, Нева… Реплика тети Фиры, неподражаемо, по-одесски грассирующей: «Нева? Что вдруг?» Я довольно часто ощущаю себя персонажем этой истории. Спасать Регину? Что вдруг?

В РУВД все было как обычно в это время суток, ничто не указывало, что в убойном отделе — ЧП. Мы с Лешкой поднялись на этаж мигульковского отдела, набрали на двери код доступа, вошли и попали в дурдом.

По коридору носились возбужденные оперативники, не весь личный состав, человека три, но ажиотажу создавали на дюжину. Из кабинета Мигулько то и дело раздавались какие-то возгласы, и я никак не могла их квалифицировать: потрясение и шок, понятно, но вот с каким знаком — положительным или отрицательным? Наконец оттуда вышел невозмутимый эксперт-криминалист Геночка Федорчук, и я с облегчением вздохнула. Вот он-то умудрялся сохранять вменяемость при любых обстоятельствах, никакие экстраординарные события не могли лишить его здравого смысла, сейчас он меня введет в курс дела. Но посмотрев ему в глаза, я только и смогла вымолвить: «У-у!», а он глупо хихикнул и развел руками. Мы зашли к Мигулько.

Он встречал нас у дверей, почему-то закрывая от нас своим телом стол и то, что на нем. Подпрыгивая, чтобы мы не увидели лежащего на столе, он потребовал, чтобы я и Горчаков его простили, не злились, он не корысти ради, а токмо потому что жрать хотелось… И вообще, у него на шее десять оперов, лбов здоровых, все есть хотят, а у них усиление за усилением, так что он не корысти ради… И все пошло по второму кругу.

В конце концов мне надоело. Я изловчилась, отпихнула его и проскочила к столу. На нем лежал разорванный пакет с сахаром и еще одни пакет с гречневой крупой. Сахар и гречка смешались, образуя причудливый узор. Я подумала — неужели Мигулько практикует для своих провинившихся подчиненных испытания в стиле Золушкиной мачехи: перебрать килограмм гречки от килограмма сахарного песка, как вдруг в глаза мне ударило радужное сияние. Посреди перемешанных крупинок и песчинок сверкали бриллианты, целая горсть, если не больше. Я наклонилась рассмотреть их и неожиданно так же глупо хихикнула, как только что эксперт Федорчук. Да тут же целое состояние, причем камешки не с булавочную головку, а вполне приличного размера, сколько в каратах — не знаю, но впечатляет. Они так по-солидному сверкали, что я ни на секунду не рассматривала вариант «стразы» или «кристаллы Сваровски». По ним за версту видно было — настоящие. Да, понятно, что от такой неожиданности Косте Мигулько голову-то снесло.

Сам Костя что-то причитал у нас за спинами, но я даже не особо прислушивалась, и так понятно было, откуда на столе начальника убойного отдела взялись эти сокровища Голконды. Имущество покойного господина Горохова действительно было выморочным, наследники, по крайней мере, в обозримом пространстве, отсутствовали, а припасы, сделанные еще в годы перестройки, мозолили глаза. По неистребимой милицейской привычке Костя втихаря от меня и Горчакова прихватил, не удержавшись, в отдел пару пакетов сахара — чаи гонять во время бесконечных усилений, пару килограммов гречки — на дежурстве под утро как желудок сведет с голодухи, так диетическое питание очень даже не помешает, кипятком залил и ешь: ну и святое — пару-тройку бутылок водки и рябины на коньяке, сколько в руках унес. Как честный мент, он притащил все это хозяйство в отдел, составил на столе, стал освобождать для припасов место в сейфе и уронил на пакеты хранившийся в сейфе с какою-то незапамятного убийства топор. Пакеты порвались, и из сахарного песка и гречки посыпались на заскорузлый оперской стол несметные богатства… Киса Воробьянинов кусает локти в туалете.