Из современной английской новеллы

Коллектив авторов

— Что же это за мысль? — спросил Майкл мягко, теребя пальцами ухо спящей дворняги.

И она рассказала, не ему с братом, а ему одному — Тима опять словно бы вовсе при этом не было. Если бы только Майкл согласился поговорить с ее отцом — просто поговорить, просто объяснить, как он смотрит на этот брак. Он убедит отца, она уверена. Ее отец — человек жесткий, упрямый человек, и все же она не сомневается, что мистер Хейл — посторонний, который не выиграет ровно ничего, если к его совету прислушаются, — мистер Хейл, с его умом, с его удивительным, удивительным обаянием (в этом месте она чуть покраснела), сумеет заставить

его взглянуть на вещи иначе. Или она слишком многого просит? Может быть, он все же сочтет возможным?..

— Что ж, отчего не попробовать, — согласился Майкл. — Риск, как вы говорите, верней, как у нас говорят, — благородное дело. Не знаю, правда, как старик посмотрит на то, что совершенно посторонний человек вмешивается в семейные дела. Но если вы полагаете, что это может как-то помочь делу…

— Вы можете помочь делу, я уверена. Уверена. Не спрашивайте почему, но такое у меня чувство. — Когда она произнесла это "вы", руки ее опять всплеснулись, как рыбки, когда они бьются в предсмертных судорогах.

Ее отец, продолжала она, до вторника уехал в Токио. На "встречу ветеранов" — при этих словах в воображении Тима возникла картина: генерал в кругу таких же, как он, надменных японцев предается воспоминаниям военных лет и строит планы на будущее, когда вся эта трескотня о демократии по-американски станет тленом и быльем порастет. Может быть, в среду Майкл зашел бы к ним вместе с нею? Ей удобно любое время, когда удобно ему. О том, что удобно Тиму или делам на работе, не было сказано ни слова.

Майкл назначил тот час, от возвращения брата домой и до обеда, когда он совершал наиболее опустошительные набеги на винный шкафчик.

После того как Мичико ушла, приподняв верхнюю губу, когда прощалась с Майклом, и сдерживая в ней дрожь, когда прощалась с Тимом — возможно, вдруг осознала, что лишилась его покровительства и задумалась, не пригодится ли оно ей еще когда-нибудь в будущем, — Майкл с улыбкой обернулся к Тиму:

— Как ты думаешь, я в самом деле смогу чего-нибудь добиться?

— А ты как думаешь, сможешь ли в самом деле чего-нибудь добиться?

Майкл пожал плечами.

— Возможно. Да. А что? Я недурно умею склонять людей на свою сторону.

— Очень даже недурно, я бы сказал.

— Ох, Тим! — Майкл обхватил брата за плечо и притянул его к себе; его смех, звонкий, заразительный, вырвался из открытых окон и разнесся по саду.

Наутро, после стольких дней засухи, полил дождь. Огромные желтые диски больше не лежали, разлагаясь, на дне пруда, а плавали по его поверхности. Трицию приходилось насильно выволакивать наружу, она сопротивлялась, скребя лапами по деревянным половицам, и в смятении делала свои дела единым духом. Непрестанно раздавались раскаты грома, словно в каком-то храме прямо над головой били и били в гонг. Глядя в окно из кабинета, Тим увидел, как по зубчатым кручам горы ярким пламенем полыхнула молния.

Когда он пришел домой, Майкла не было. Имаи-сан, к которой он обратился с вопросом, сказала: "Вышел", и больше от нее ничего нельзя было добиться. Она стояла с утюгом и гладила джинсы и защитного цвета рубашку. Утром она без разрешения дала Майклу носовой платок, принадлежащий брату, — Тим едва сдержался, чтобы не сделать ей выговор. Когда Майкл бывал рядом, валялся врастяжку на диване, зачастую со стаканом в руке, а у него

под боком похрапывала дворняга, Тим ловил себя на мысли, что хорошо бы брат был где-то еще — в саду, у себя в комнате или даже (хотя он и редко признавался себе в том) в другом городе, в другой стране. Но сейчас, когда он подсел к окну, струящемуся потоками дождя, с "Революцией на Таннерс-лейн" (как это может быть, чтоб неизвестные горести диссидентов представляли какой-то интерес для японцев, если они не представляют ни малейшего интереса для него самого?), в нем вдруг возникло близкое к смятению чувство потери оттого, что рядом нет брата. Он положил книжку на колени; посмотрел в окно. Над забором, подпрыгивая, проплыл яркий бумажный зонт, похожий на исполинский пион. Нет, это не Майкл.

Тим встал и пошел по узкому коридору к комнате для гостей, почти убедив себя, что Майкл может оказаться там — увлекся, пишет или даже уснул. Но в комнате никого не было, и, лишась своего обитателя, то на удивление неугомонного, то нерушимо безмятежного, она выглядела еще более сиротливо, чем пустая комната Рози наверху. Тим стал посередине, сжав руки, и слегка передернулся, точно от озноба, несмотря на давящую, липкую грозовую духоту. И тут увидел на смятом постельном покрывале открытую тетрадь. Видно, Майкл лежал на кровати и заносил туда свои шаблонности.

Не разжимая рук, Тим медленно приблизился к кровати и, с силой разняв руки, с бьющимся сердцем протянул одну вперед. Он начал читать:

"…эти нелепые и жалкие попытки добиться порядка, когда всякая жизнь по природе своей столь беспорядочна. Собачий помет на пороге, сигарета в камине, газета на полу — все это для него точно гвозди, забитые в ладони и ступни Христа".

(Тим вдруг почувствовал, что это ему самому вколачивают гвозди в ладони и ступни.)

"Нет, я люблю его, и он, по-моему, меня любит. Но кажется, я больше здесь не выдержу — ни дня, ни часа. Примешь ванну, и слышишь, как он уже зовет Имаи-сан мыть ее. (В воскресенье я слышал, как бедняга драит ее собственноручно.) Выкуришь сигарету — он моментально опорожняет пепельницу. Уронишь на пол "Таймс" — он сразу поднимает. Полежишь на кровати — он тотчас поправляет покрывало".

(Непроизвольно рука Тима потянулась одернуть покрывало, другая держала в дрожащих пальцах тетрадь.)

"Он, в сущности, равнодушен к еде, она интересует его лишь как средство поддерживать жизнь в теле. За двадцать минут он успевает запихнуть в себя все дочиста и раздражается, когда я не могу или не хочу за ним угнаться. Удивительно, как его только не вырывает после того, как он нажирается с такой скоростью".

(Тим почувствовал, как у него к горлу подкатывает тошнота; усилием воли он подавил ее.)

"Спиртного он не признает — так, разве что стаканчик для бодрости после утомительного дня на работе. И вот у нас каждый вечер начинается борьба — кто кого? Мне хочется не спеша выцедить перед едой три-четыре стаканчика джина — куда торопиться? Ему же не терпится поскорей опрокинуть один — или в крайнем случае два — и поскорей набить себе живот".

(Тима вдруг неудержимо потянуло выпить что-нибудь похолодней и покрепче. Он прямо-таки ощутил трясущейся нижней губой ледяное прикосновение стакана.)