Из современной английской новеллы
Шрифт:
— За мусорными ящиками? — повторил мистер Моклер, все больше и больше приходя в изумление. — За мусорными ящиками?
— Другие дети сторонились ее. Она не умела говорить с ними. Она так никогда и не научилась разговаривать с людьми. Мистер Экленд, появившийся на ее пути, был очень терпеливый человек, добрый и терпеливый.
Мистер Моклер сказал, что они оба — родители ребенка, — как видно, чудовища, но доктор Френдман покачал головой. Нет, они не чудовища, с профессиональной уверенностью заявил доктор Френдман, и мистер Моклер, чувствуя свою некомпетентность, не решился возразить ему. Но ведь Рейчелсы-то существовали на самом деле, все же отважился заметить он, — существовали так же, как и толстый конструктор с его крепежками.
— Они
Доктор Френдман опять улыбнулся.
— Я не верю в привидения, — сказал он и принялся пространно объяснять мистеру Моклеру, что это миссис Экленд сама пугала Рейчелсов: включала приемник среди ночи, и напускала воду в ванну, и накрывала на стол неизвестно для кого. Мистер Моклер слушал, и ему было интересно подмечать разные не очень понятные слова, которые употреблял доктор Френдман, и ссылки на всевозможных специалистов одного с доктором Френдманом поля деятельности, чьи имена, однако, ничего не говорили мистеру Моклеру.
Он слушал все это, кивал, но оставался при своем мнении. Рейчелсы, конечно, покинули дом именно так, как было описано в письме: он был в этом уверен, он чувствовал это всем своим нутром, чувствовал, что именно так и было. Рейчелсы испугались призраков, вызванных к жизни миссис Экленд, хотя это были и ненастоящие призраки. Для нее они были настоящие и поэтому и Рейчелсам казались такими. Призраки родились у нее в мозгу от одиночества, они были ей необходимы. Они смеялись и играли и до смерти напугали Рейчелсов.
— Всему всегда находится простое объяснение, — сказал доктор Френдман.
Мистер Моклер кивнул, оставаясь в глубине души решительно с ним не согласен.
— Она подумает, что вы — мистер Рейчелс, — сказал доктор Френдман, — и пришли сообщить, что видели духов. Если вас не затруднит сказать ей это, вы сделаете ее счастливой.
— Но ведь так оно и было на самом деле, — взволнованно вскричал мистер Моклер. — Конечно, это все правда. Духи могут являться и так, и по всякому другому.
— Ну а теперь пойдемте, — сказал доктор Френдман, сопроводив свои слова все той же печальной, понимающей улыбкой.
Мистер Моклер следом за доктором Френдманом направился к двери. Они вышли на площадку лестницы, спустились по черному ходу и прошли мимо кухни, где повар в высоком колпаке отбивал куски мяса.
— А! Шницель по-венски, — произнес доктор Френдман.
На мощеном дворике садовник кончил подметать опавшие листья и катил нагруженную ими тачку. Женщина по-прежнему сидела на стуле с ковровой спинкой и улыбалась осеннему солнцу.
— Взгляните-ка, — сказал доктор Френдман, — к вам гость.
Женщина встала и подошла к мистеру Моклеру вплотную.
— Они же не хотели вас напугать, — сказала она, — хотя, конечно, для духов это единственный способ общения. Они просто забавлялись, мистер Рейчелс.
— Мне кажется, мистер Рейчелс и сам теперь это понимает, — сказал доктор Френдман.
— Да, разумеется, — сказал мистер Моклер.
— Никто не хотел мне верить, сколько бы я ни твердила всем: "Когда Рейчелсы вернутся, они расскажут всю правду об этих бедных детях: о Джордже, об Элис и Изабел". Вы же видели их, видели? Скажите, мистер Рейчелс.
— Да, — сказал мистер Моклер, — я видел их.
Женщина повернулась и пошла прочь — от них и от своего стула с ковровой спинкой.
— Вы очень отзывчивый человек, — сказал доктор Френдман, протягивая мистеру Моклеру руку, и мистер Моклер ее пожал. Тот же привратник проводил его мимо розария и газонов к воротам.
Все, что здесь описано, оставило неизгладимый след в душе мистера Моклера. Снимал ли он мерку и наметывал, беседовал ли с друзьями, мистером Юпричардом и мистером Тайлом, в пивной "Карл Первый", совершал ли утреннюю или вечернюю прогулку, не проходило дня, когда бы он не вспоминал женщину, за которой наблюдают в бинокль. Где-то в Англии, во всяком случае
Джон Фаулз
Бедняжка Коко
Byth dorn re ver dhe’n tavas rehyr,
Mes den hep tavas a-gollas у dyr.
Иные мелодраматические ситуации, извлеченные из захватывающих романов и детективов, до того затасканы телевидением и кинематографом, что впору, кажется, вывести еще одну парадоксальную закономерность — чем чаще потчуют нас известной ситуацией с экрана, тем меньше возможность столкнуться с нею в жизни. По забавной игре случая я развивал свою точку зрения перед блистательным юным гением с Би-Би-Си всего за месяц до весьма досадного события, которое и явится темой моего рассказа.
Гений почему-то приуныл от моей цинической теории, что, чем чудовищней подносимая вам новость, тем у вас больше оснований радоваться, ибо, случась где-то и с кем-то, горестное происшествие, следственно, не случилось с вами, не грозит вам тотчас и впредь с вами не случится. Пришлось, разумеется, перед ним распинаться и сойтись на том, что нынешний Панглосс, сидящий в каждом из нас и почитающий трагедию исключительно чужим уделом, — существо жалкое и антиобщественное.
Тем не менее, проснувшись в ту бедственную ночь, я не только испугался, но сам себе не поверил. Я говорил себе, что мне все приснилось, что звонкий хруст, уловленный моим ухом, рожден в дебрях ночного подсознания, а не навязан мне извне силами бытия. Я оперся на локоть, оглядел темную комнату и вслушался. Рассудок подсказывал мне, что мой страх был бы куда обоснованней в Лондоне, чем там, где я находился. Словом, я чуть снова не завалился на подушку, приписав свое неразумие неуюту первой ночи в пустом и непривычном доме. Вообще я не поклонник тихих мест, как и тихих людей, и мне не хватало знакомых шумов, сутки напролет осаждавших с улицы мое лондонское жилье.
Но внизу что-то звякнуло, брякнуло, будто задели металлическим предметом по стеклу или фарфору. Скрипни, стукни дверь, еще бы можно допустить разные толкования. Этот звук их не допускал. Мое смутное беспокойство быстро переросло в острый испуг.
Один мой приятель как-то высказал мысль, что есть определенного рода впечатления, которые необходимо испытать, иначе жизнь останется неполной. Чувствовать, что вот-вот непременно утонешь, — это первый пример. Быть застигнутым в постели (разговор происходил на не слишком чинном званом обеде) с чужой женой — это во-вторых, в-третьих, увидеть привидение и, в-четвертых, убить человека. Помнится, я тотчас изобрел ему в тон несколько столь же неловких ситуаций, но про себя отметил с тоской, что на самом деле ничего подобного не испытал. Жизнь, случалось, не баловала меня, но убийство никогда не представлялось мне разумным средством ее исправить, разве что изредка и мельком, при чтении нестерпимо несправедливых рецензий на мои книги. Участвовать во второй мировой войне мне не пришлось из-за скверного зрения. Я леживал в постели с чужой женой — во время той же войны, — но в продолжение всей этой недолгой связи муж благополучно пребывал в Северной Африке. Пловец из меня никакой, а стало быть, я ни разу не подвергался опасности утонуть, призраки же, удивительно мало радея о доказательстве своей истинности, очевидно, чураются скептиков вроде меня. И вот, тихо просуществовав шестьдесят шесть лет, мне привелось все же испытать переживание из разряда "роковых" — я обнаружил, что я не один в доме, где, кроме меня, быть никому не полагалось.