Из современной английской новеллы
Шрифт:
— Как же не быть друзьям с заграничными виллами и особняками? У вас они наверняка все на заметке. Но я отказываюсь верить, что они могли со мною так поступить — со мной и с детьми. Невообразимо.
— А ваши дочери — они не могли бы что-нибудь подсказать?
— Сомневаюсь. Впрочем, они здесь — расспрашивайте.
— Ну, попозже, может быть? — Он обезоруживающе улыбнулся. — Тут еще один такой довольно тонкий вопрос. Простите — честное слово, обидно…
Она изобразила покорность жестом мученицы: ее долг — слушать и отвечать.
— Видите ли, нужна ведь психологическая картина. Я уже имел разговор с вашим сыном в Лондоне. Его политические взгляды — большое
— Что он вам сам сказал?
— Хотелось бы сперва послушать вас.
Она пожала плечами: вопрос скорее глуповатый, чем "тонкий".
— Не худо бы ему понять, что от него при всех условиях ждут самостоятельного мышления, а не… вы меня поняли.
— И все-таки — было разочарование?
— Поначалу муж мой, разумеется, огорчался. И он, и я. Но… расхожденье — не раздор? И он, кстати, прекрасно знает, что в других отношениях им просто гордятся.
— Выходит, однако же, так: построен мир, красивый и уютный, а сын и наследник шарахается в сторону, ему все это не нужно?
Она усмехнулась.
— Да Питеру очень даже все это нужно. Он обожает этот дом и здешнюю жизнь — мало ли что он там говорит. — Усмешка ее стала несколько надменной. — Уверяю вас, инспектор, вы идете по заведомо ложному следу. Нелады, какие были, давно утряслись. И кроме Питера, есть еще две дочери, об этом тоже не забывается. Словом, — заключила она, — легкий флирт Питера с Карлом Марксом не слишком омрачал наше почти устрашающее семейное благополучие.
Ощущалось примерно то же, что с мисс Парсонс: обе явно предпочитали не делать лишних открытий. Положим, он потому и был здесь, что миссис Филдинг настаивала на продолжении расследования; но вряд ли ей так уж нужна была истина, может быть неприглядная, соблюдался декорум, и не более того. Еще вопросы, еще ответы — и никакого толку. Стало прямо-таки казаться, будто на самом деле она знает, где ее муж, и укрывает его от назойливой полиции. На инспектора снизошло странное наитие, подобное тем, которые беспомощность внушала и самой миссис Филдинг в памятный вечер исчезновения: ему подумалось, что нужна не учтивая беседа в гостиной, а ордер на обыск Тетбери-Холла. Но на такое преступление была бы способна совсем иная женщина, вовсе не эта миссис Филдинг — наглухо спаянная со своей жизненной ролью и социальным статусом, наделенная осанкой и обделенная воображением. Еще он почуял в ней глубоко уязвленное самолюбие. Так или иначе тень происшествия падала на нее: и в глубине души она копила горькое возмущение. Куда лучше было бы, если б она выражала его открыто, подумал инспектор.
Опрос дочерей занял немного времени: тут семейный фронт был нерушим. Да, у папы бывал очень усталый вид, он ведь невероятно много работал; но папы лучше него свет не видел. Младшая, Каролина, — та, что вернулась от берегов Греции, — внесла, однако, некоторый разнобой. По ее мнению, "даже мамочка" и та не совсем представляла себе, как много значила для отца деревенская жизнь и здешнее хозяйство. Тони (управляющий) прямо из себя выходил, зачем папа всюду мешается, а он потому и мешался, что все-все здесь принимал близко к сердцу. Он даже не то чтобы мешался — он "вроде как бы жалел, что он не Тони". Почему же он тогда не расстался с Лондоном и не переехал сюда? Этого Каролина не знала. Наверно, все-таки потому, что он очень непростой человек, "сложнее, чем мы все думали". Она даже рискнула высказать самое покамест фантастическое предположение.
— Знаете гору Афон? Ну в Греции? — Инспектор покачал головой. — Мы там мимо проплывали. Такая гора, на ней одни монастыри и монахи — только мужчины.
Но привести что-нибудь в подтверждение и объяснение этой тяги к одиночеству ни Каролина, ни ее сестра не смогли. В том, что брат их считал лицедейством, они усматривали, напротив, семейный долг и самопожертвование.
Еще через несколько минут миссис Филдинг поблагодарила инспектора за усердие и не пригласила его остаться к обеду, хотя уже был второй час. Он вернулся в Лондон, резонно полагая, что с тем же успехом мог бы и не уезжать оттуда.
Расследование явно зашло в тупик, у него опускались руки. Намечено еще было кое с кем повидаться, но изменений в общей — и совершенно невразумительной — картине он не предвидел. Детективный азарт быстро сменялся вялостью, и он понимал, что не сегодня-завтра будет уже не придумывать себе задания, а избегать их за ненадобностью. Так, наверняка незачем было встречаться с Изабеллой Доджсон, любовницей Питера. Ее подробно расспросили еще на предварительном следствии, и расспрос этот ничего не дал. Правда, она оставила приятное впечатление; в конце концов, почему бы и не полюбоваться на хорошенькую девушку, даже если она никудышная свидетельница. А то у Каролины и Франчески красивее всего были имена.
Она вернулась из Парижа пятнадцатого августа, посреди самой знойной недели за много лет. Дома ее ожидала открытка с просьбой позвонить в Скотленд-Ярд сразу по приезде, и нестерпимо душным и влажным утром шестнадцатого инспектор услышал в трубке ее спокойный голос. Он предложил приехать к ней в Хэмпстед во второй половине дня. Она суховато заверила, что прибавить к показаниям ничего не сможет, так что и приезжать вроде бы незачем. Он, однако, настоял, хоть и не сомневался, что она уже переговорила с Питером и выступит его подголоском.
Понравилась она ему сразу, еще в дверях домика на Уиллоу-роуд. Она глядела озадаченно, словно ожидала кого-то другого; между тем он явился минута в минуту. Должно быть, представила его себе старше и в форме; он тоже думал увидеть куда более самоуверенную девицу.
— Инспектор Майк Дженнингс. Легавый.
— А, ну да, конечно.
Невысокая брюнетка, живое овальное личико, темно-карие глаза; длинное, по щиколотку, белое платье в синюю полоску, босоножки… одно к одному, но не в этом дело. Все были какие-то неживые, будто манекены, а от нее сразу повеяло жизнью, и не отошедшей, а нынешней, сиюминутной, — вот уж не пара Питеру! Она улыбнулась и легким кивком указала на улицу.
— А если в парк, это никак нельзя? Душно до умопомрачения, а в комнате и вовсе дышать нечем.
— Идемте.
— Сейчас, только возьму ключи.
Он дожидался на тротуаре. Солнца не было: знойная муть, сырой и затхлый воздух. Он снял темно-синюю полотняную куртку и перекинул ее через руку. Она вышла с маленькой сумочкой; оба осторожно улыбнулись друг другу.
— Вы нынче мое первое прохладное впечатление.
— Да? Одна видимость.
Они поднялись на Ист-Хит-роуд, пересекли улицу и тропкой пошли к прудам. До понедельника она была в отпуске; в редакции как-нибудь обойдутся без девчонки на побегушках. Он знал о ней куда больше, чем она могла подумать: пока ее держали на подозрении, навели справки. Двадцать четыре года, университетская специальность — английская литература, опубликовала даже сборник детских рассказов. Родители развелись, мать в Ирландии, сошлась с каким-то художником. Отец — профессор Йоркского университета.