Из воспоминаний
Шрифт:
Однажды я его формулировал так; у адвоката множество {221} "дел", но нет "дела". Мой опыт меня научил, насколько я был в этом неправ. Напротив, у адвоката есть одно "дело", которое по обстоятельствам только принимает различные конкретные формы, но во всех случаях он защищает законность. Закон может быть несправедлив - это правда. Долг адвоката это показывать, но не в его власти его изменить. Да и суд не может излагать своей воли. Он может только объявить то, что фактически есть, и чего требует закон. В этом его функция в государстве. Суд толкует законы, но он не может их так толковать, чтобы они противоречили праву. Право же есть норма, основанная на принципе одинакового порядка для всех. В торжестве "права" над "волей" сущность прогресса. В служении этому - назначение адвокатуры. Вот те выводы, к которым я подходил после 9-летнего опыта.
Для поступления в адвокатуру имелось одно затруднение. Нужен был диплом об окончании курса в Юридическом факультете, Я не мог примириться с тем, чтобы еще раз начинать всё сначала, с 1-го курса, по счету
К счастью, с разрешения Министра народного просвещения можно было быть допущенным к государственным экзаменам сразу, экстерном. Я вспомнил обещание Помяловского и решил его использовать. Я ему написал, объяснил мое положение, запрет Боголепова и спрашивал, могу ли я на его помощь рассчитывать? Скоро получил любезный ответ: он выражал сожаление, что я хочу бросить науку, но если я своего намерения не переменю, то разрешение Министра я немедленно получу. Я написал и Виноградову, который был тогда в командировке в Берлине; он понял, что это решение не каприз с моей стороны и не стал меня отговаривать; выразил только надежду, что на моей новой дороге работа в его семинарии мне пригодится.
{222} В этом он был прав больше, чем думал. Оставалась сдача экзаменов. Я справлялся у опытных людей, на сколько это трудно. Был октябрь месяц; я не мог рассчитывать приготовиться к маю; ведь мне пришлось бы сдавать не только государственные экзамены, но и все промежуточные, т. е. те, которые обыкновенные студенты уже успели сдать раньше. Я не помню, сколько их выходило всего. Но тогда была общая уверенность, что, по случаю коронации, экзамены будут отложены до осени; летние месяцы и могли меня спасти. Я начал готовиться: собирать печатные курсы, по которым надо будет сдавать, узнавать манеры экзаменаторов, расспрашивать, у кого надо было серьезно готовиться и у кого можно было рассчитывать на снисходительность. Опытные люди меня уверяли, что достаточно хорошо знать римское и гражданское право. Остальное можно учить по конспектам, в промежутках между экзаменами. Это меня успокаивало. О "праве" я имел самое поверхностное представление. На одном из семинариев Виноградова Вормс, который был их усердным посетителем и участником, представил однажды записку, где доказывал, что права какого-то, из представителей средневековых владений на земли определенного характера соответствовали по содержанию "вещному праву". Я не помню о каких владельцах и о какой земле он тогда говорил, помню только, как на семинарии мы с недоумением переглянулись, услышав это непонятное слово (вещное); помню, как Виноградов, обращаясь лично к Вормсу, ему что-то ответил, заметив, что этот вопрос выходит за пределы нашей задачи. Я после спрашивал Вормса, что он хотел этим словом сказать. Он что-то мне объяснял, но из этого я тогда вынес одно, что юриспруденция для нас, историков, тайна за семью печатями.
Я расспрашивал наших юристов, где мог бы найти изложение того, чем юриспруденция занимается, как наука, а не как изложение законодательства данной страны и эпохи. Мне {223} посоветовали прочесть сочинение Барона, не помню его заглавия: в нем де вся мудрость. Я начал читать и ужаснулся, так как не мог понять ничего. Это естественно. С этого было нельзя начинать. Это было резюме того, к чему наука пришла: полезная книжка для освежения в памяти всего уже известного. Начинать надо было с тех курсов, которые читались вновь поступавшим студентам, курса Зверева по энциклопедии права, Нерсесова - по общей части гражданского права и пр. Я к этому приступил, но меня обуяли сомнения. По общей части гражданского права был в ходу курс покойного проф. Нерсесова, которого студенты очень хвалили. Теперь этот курс читал новый профессор В. М. Хвостов. Я был хорош с его братом М. М. Хвостовым, который вместе со мной работал в семинарии Виноградова. Позднее он стал профессором в Казанском университете. Он согласился пойти со мной к своему брату, чтобы узнать, по каким руководствам я должен буду сдавать его курс, а кстати, выяснить, что с меня будут требовать, имея в виду, что я держу экзамен экстерном и имел на историческом факультете не только диплом, но и печатную работу. Хвостов-junior рассказал своему брату мою историю, и я ожидал от него не только совета, но помощи. Но разговор принял характер совсем неожиданный.
На вопрос о курсе Нерсесова он только улыбнулся: "Когда вы его прочтете, вам самим будет стыдно, что вы о нем меня спрашивали". На вопрос, чем его заменить, указал на двухтомное немецкое сочинение Регельсбергера; я думал, он шутит. "Разве ваши студенты по нему отвечают?" Тут обнаружилась разница в подходе к вопросу. Конечно, от студентов его он не требует. "Они вообще еще не понимают, что такое наука. Вы же кончили Исторический факультет; с вашей стороны претензия в один год получить диплом на юридическом факультете есть неуважение к юриспруденции, в котором участвовать я не хочу.
Вы напрасно думаете, что, {224} благодаря тому, что у вас есть другой диплом, я буду к вам снисходительнее, чем к рядовому студенту. Совершенно напротив. Я от вас буду требовать того, чего от обыкновенного студента не требую. Знаю, что подготовиться в один год трудно, почти невозможно, но это дело ваше: никто вас не заставляет". Мы на этом расстались. Как ни возмутил меня Хвостов таким отношением, я в глубине души сознавал, что во многом он прав. Я слышал и раньше, что римское и гражданское право необходимо знать основательно, и слова Хвостова в этом меня только укрепили. Моим спасителем оказался Вормс: он откуда-то достал мне рукопись лекций самого Хвостова, которые мне заменили и Нерсесова и Регельсбергера и показали, что мой будущий экзаменатор считает главным и что второстепенным. Он не мог уже меня на этом поймать. А главным было даже не это, а мои беседы с Вормсом. Поработав со мной вместе у Виноградова 4 года, он лучше других понимал, чего именно мне нехватало и чего я не мог лично усвоить, т. е. места юриспруденции посреди прочих наук, того, что ее сближало с наукой, а не с теми комментариями, которые ученые пишут к сборникам законов страны, как помощь для практиков. На юридическом факультете научный элемент вообще отходил на заднее место перед вопросами практики. Это легче для преподавания и интересней студентам. Но значение юриспруденции, как науки, было этим понижено, и студенты не понимали, зачем их многому учат. Требовательность к науке я получил на других факультетах. Любопытной иллюстрацией этого было, что на юридическом факультете я наибольшее удовлетворение получал от лекций Гамбарова по гражданскому праву. Он говорил о праве, как природном явлении, зависящем от тех условий, которые определяют жизнь человека и общества. Этот подход нравился мне, а для студентов был не только труден, но и казался ненужным. Если потом меня не раз упрекали, {225} что я слишком юрист, я нахожу, что я сделался им в это время.
Благодаря тому, что я стал понимать сущность права, я легко перенес новый удар, который на меня пал в это время. В конце ноября было опубликовано, что ввиду коронации экзамены, в том числе и государственные, будут не осенью, как все надеялись, и не в мае, как обыкновенно, а на два месяца раньше, в марте. Время для моей подготовки было сокращено до трех месяцев, но я на это рискнул.
Хотя держание экзаменов я, шутя, называл моей "специальностью", но сдачу их в 1896 году я считаю главным спортивным достижением моей жизни. Правда, этой зимой я уже ничем другим не занимался. Всё было приспособлено к этой единственной цели. Когда мы съехали с нашей казенной квартиры, мне удалось найти для себя подходящую комнату. Мой давнишний знакомый д-р Окороков на зиму отправил в Крым жену с малолетним ребенком и искал жильца на свободную комнату.
К обоюдному нашему удовольствию я у него поселился. Он целый день был занят в больнице или принимал больных и мне не мешал. У нас оказались одинаковые вкусы к огорчению отсутствующей хозяйки. Была старая прислуга, которая занималась и кухней. Никто из нас не заметил, что всю зиму она подавала одно и то же меню. Когда его жена, вернувшись из Крыма весной, про это узнала, она была страшно сконфужена, извинялась и не знала, чем это загладить. Мы же жалели, что это окончилось. Я составил себе подробное расписание дня, сколько листов по какому предмету надо прочесть. Всё было рассчитано в точности. В моей комнате на видном месте был повешен плакат: "Гостей прошу более двух минут не сидеть". Чтобы не переутомиться, я после завтрака ложился на полчаса отдыхать, а затем шел - благо рядом - кататься на коньках в Патриарших Прудах для {226} отдыха и моциона. Во время подготовки бывали иногда приятные сюрпризы; оказывалось, что многое из того, что нужно было сдавать, я уже знал по Историческому факультету, из лекций по римской или русской истории Герье и Ключевского. Каждую неделю я имел свидание с Вормсом, говорил о том, что мне было недостаточно понятно, и получал от него разъяснения. Я уже упоминал, что это он мне помог использовать свое сочинение по Средним Векам, как работу по гражданскому праву. Его принял Гамбаров и не только принял, но отнесся к нему с большой похвалой.
Так незаметно подошло и время экзаменов. Председателем Экзаменационной комиссии был назначен в Москву Алексеенко, проф. Харьковского университета по финансовому праву, мой будущий товарищ по Государственной Думе, бессменный председатель ее бюджетной комиссии. Он был вообще человек очень любезный и мягкий и в пределах возможного мог оказывать всякое содействие. Кроме государственных экзаменов я, как экстерн, должен был экзаменоваться вместе со студентами и по тем курсам, которые раньше они уже сдали на переходных экзаменах. Их было много, и они отнимали не мало нужного времени. Алексеенко устроил нам, так как кроме меня держал экзамены экстерном и С. Н. Маслов, тоже бывший историк, успевший уже побывать в "предводителях" и в "председателях земской управы", а после этого задумавший получить юридический диплом. Мы были знакомы очень давно, но не видались и встретились на этом экзамене. Позднее он стал членом Государственной Думы. Его прошлое положение импонировало больше, чем мое вечного студента, и я мог пользоваться тем снисхождением, которое ему, ввиду этого его положения, делали. Эти добавочные к государственным экзамены мы должны были держать вместе с соответственными курсами, и на них уже специально для нас экстернов должен был присутствовать и {227} председатель Экзаменационной комиссии. Алексеенко предоставил нам самим выбирать то время, когда нам удобнее сдавать эти экзамены - и он будет на них приходить. Там нас не заставляли ни ждать своей очереди, ни записываться в соответствующую группу; мы сейчас же тянули билеты и по ним отвечали. Это сберегло нам много времени.
В результате эти экзамены оказались сплошным триумфом. Естественно, что больше всего меня интересовал экзамен у В. М. Хвостова. С тех пор, как я был у него, мы больше не встречались. На экзамене он хотел быть корректным. Сначала дал ответить мне на билет, а затем стал гонять по всему курсу, по самым его трудным частям. Но благодаря занятиям с Вормсом, он врасплох меня не заставал. Я заранее знал, где он мне готовит ловушку и в нее не попадал.
И делал все это с самым равнодушным видом. Видя, что он меня не поймает, он захотел сам напомнить мне нашу встречу, и ставя мне "весьма удовлетворительно" с плюсом, сказал другим тоном: "Ну, вы исполнили мое требование: отвечали лучше всех студентов".