Из воспоминаний
Шрифт:
Сипягин к этому времени был уже убит Балмашевым. Съезд состоялся в 1903 г. на частной квартире Д. Н. Шилова. Не участвуя в Съезде, я всё это непосредственно знал. Помню, как М. А. Стахович, под свежим впечатлением Съезда, рассказывал мне о его деловитости, серьезности и умеренности. На нем было решено Особого Совещания не бойкотировать; посоветовать председателям земских управ, как участникам Особого Совещания, докладывать о ходе его работ своим земским собраниям, что было для них как выборных лиц прямым долгом. Была разработана программа реформ, которые было желательно во всех местных комитетах отстаивать. А так как уездные комитеты состояли под председательством предводителей, имеющих право в них приглашать сотрудников по своему усмотрению, то им рекомендовать включать в них, где возможно, весь состав уездных земских собраний. Конфликт правительства с земцами этим путем казался благополучно улаженным, но со стороны власти на это последовал один из тех бессмысленных шагов, которые раздражали общественность и углубляли пропасть между нею и властью. Министром внутренних дел после Сипягина был уже Плеве. Он догадался, куда это может вести, и изобразил
Сам Плеве вел тогда очень большую игру. Он боролся не с земцами, а с возможностью либерального "самодержавия", которое представляла собой позиция Витте. Он победил, и Витте был удален с поста министра финансов, получив "почетное назначение" - на безвластный пост председателя Комитета Министров. Реакция Плеве на земское совещание нанесла непоправимый удар надеждам на деловое сотрудничество власти с общественностью и усилила чисто "политическое организационное движение" в земской среде.
Знаменательно, что в это именно время и состоялось заграницей образование нелегального Союза Освобождения. Был назначен там Съезд из представителей "либеральных земцев" и в равном с ними числе из не земцев, то есть чистой интеллигенции. Состав интеллигентов был очень высок и разнообразен; в него входили известные всем имена науки, философии и публицистики. Так чистые интеллигенты вступали в Союз самостоятельной и равноправной с земцами общественной силой.
Об русской "интеллигенции", ее особенностях и исторических заслугах говорили и спорили много. От этого спора я сейчас остаюсь в стороне. Но специальный характер и роль в России того, что мы называли "интеллигенцией", полезно усвоить; особенно {308} сопоставляя их с "земцами", которые "освободительное движение" создали и которые были тоже интеллигентами, но только в широком, а не "специфическом" смысле этого слова. Образованные земцы были прямыми продолжателями эпохи Великих Реформ, то есть совместной работы передового общества с исторической властью. Они хотели воскресить эту традицию, докончить то, что тогда было начато. Теперь положение было иное. Существовали вопросы, которых тогда еще не было. Появились новые классы; были освобожденные крестьяне, которых нечего было защищать от помещиков, но зато со своим специальным аграрным вопросом. Быстро вырос промышленный класс, буржуазия, власть капитала, на которых прежде смотрели свысока, но которые в новом обществе делались главной силой. Вместе с промышленным классом создавался и пролетариат, уже оторванный от земли и от деревни. У земцев, то есть у землевладельческого класса, прямой кровной связи с этими новыми классами не было. Их нужды, настроения, претензии, не только перед властью, но и перед старым "обществом" и стала представлять "интеллигенция". Она вдохновлялась не только тем, что сама часто из этих новых классов выходила, но и большим знакомством с теорией и практикой Запада, где давно существовали и разрешались проблемы, которыми тогда впервые занимались в России. От интеллигенции и узнавали о рабочем вопросе, и о борьбе труда с капиталом, и о "власти земли" над крестьянами, и об успехах революционных движений в Европе. Их оценки часто бывали другие. Если земцы вдохновлялись "эпохой Великих Реформ", то, напротив, социал-демократ Мартов реформу 19 февраля 1861 года назвал "великим грабежом земли у крестьян". Такие крайние взгляды еще были новы тогда и потому могли быть поучительны; всем нужно было всестороннее знание того, что представляет собой Россия: в этом и было значение {309} интеллигенции.
Но у нее было одно общее свойство: она не имела практического опыта в управлении государством. Потому "Беседа" и не хотела включать их в свой состав. В Союз Освобождения они входили как представители "общественности" в ее противоположении существовавшей государственной власти. Они были незаменимы, как ее критики, для выражения общественных нужд, для формулировки целей, к которым должно идти государство. Но вопрос о том, каким путем лучше этого достигать, был вне их возможностей и компетенции. В этом была своеобразная слабость Освободительного движения, созданная условиями нашей прошлой политической жизни. Влияние этой великодушной, свободолюбивой, самоотверженной, но неопытной интеллигенции на ход событий в России наложило свой отпечаток.
Одним из первых постановлений Союза Освобождения было издание заграницей свободного журнала "Освобождение", редактором которого сделан был "интеллигент" П. Б. Струве. Освободительное движение этим было оформлено, определило свое направление, получило свой орган. Вступая в борьбу с государственной властью, оно сближалось со всеми, кто с ней тоже боролся, хотя бы и другими приемами. Грани между эволюцией и революцией всё больше стирались. Сам Струве писал в "Освобождении", что "если в глазах власти "оппозиция" отождествлялась с "крамолой", то и "крамола" в России есть только "оппозиция". Либерализм должен признать свою солидарность "с революционными направлениями". Соответственно с таким пониманием состоялась "конференция" революционных партий для "согласования действий всех групп, борющихся против самодержавия". И Союз Освобождения в этой "конференции" принял участие. Он не знал тогда, что от социалистов-революционеров участие в ней принимал и знаменитый Азеф.
{310} Возможная выгода такого тактического приема для данного исторического момента не должна была
15 июля 1904 г. был убит Плеве, и это стало поворотным пунктом истории этих годов. Плеве был последней ставкой реакционного самодержавия. Оно не решилось эту политику свою продолжать и опять начало эру уступок. В этом могло быть спасение. Но такие повороты политики, после успешных террористических актов, которые происходили после убийств Бобрикова, Боголепова или Плеве, имели обратную сторону. Они не только давали моральное основание неосторожному заключению Струве о тождестве в России "оппозиции" и "революции"; они не помогали и политическому воспитанию нашей общественности. Они же питали враждебное отношение революционеров к самому либеральному "направлению".
Революционеры ему не прощали не только того, что оно понижало "революционное" настроение, но и того, что плоды тех революционных дерзаний и жертв идут на пользу мирных реформ, а не революции. Это вносило смуту в умы, от которой тогда страдали в России и от которой сейчас заразился весь мир, когда прежняя "крамола" сделалась "властью".
После Плеве министром внутренних дел был назначен его антипод, князь Святополк-Мирский. Он дебютировал речью к чинам своего министерства, где впервые говорил им о необходимости доверия к общественным силам. Земцы из этих слов поняли, что их время пришло. По сигналу, вышедшему из общеземской организации, они стали отправлять на имя нового министра приветствия и благодарности за эти слова, напоминая о необходимости заполнить их конкретным содержанием.
Так опять намечалась {311} возможность примирения земцев с новым курсом правительства. Помню, как сочувственно отнеслись в "Беседе" к этим словам. И сам Святополк-Мирский решил поддерживать земскую линию. В ноябре с его разрешения состоялся в Петербурге Съезд общеземской организации. Съезд выработал общую записку о неотложных для государства реформах, начиная с крестьянского уравнения, с защиты "законности", "личных свобод" и кончая запретным пунктом о созыве Всероссийского Представительства. На этом пункте голоса разделились. Большинство Съезда было за представительство, облеченное "законодательной властью", то есть за конституционный порядок, меньшинство - за его совещательный голос. Но это разногласие только поставило точки над "и" и устранило двусмысленность. Но в одном все передовые земцы остались на своей общей и прежней позиции. Свою записку они обращали к существующей власти, хотели реформ от нее. Записка была представлена министру внутренних дел с просьбой "довести ее до сведения Его Императорского Величества". Уже модная тогда идея Учредительного Собрания была на Земском Съезде отвергнута. По мнению Съезда, такое Собрание необходимо только при "отсутствии общепризнанной власти". Земцы же по-прежнему хотели преобразования России совместной работой общественности с существующей исторической властью, то есть хотели эволюции государства, а не переворота.
Но в Союзе Освобождения земцы были не одни; и уже не в первых рядах. В него вошла на модных "паритетных началах" группа чистой интеллигенции. Союз Освобождения начал эту интеллигенцию в стране организовывать, объединяя по специальным профессиям. Из этого позднее вышел Союз Союзов, который стал претендовать на то, Что он лучше представляет Россию, чем "отсталые" земцы. Развитие этих "Союзов" началось несколько позднее, после {312} Указа 18 февраля 1905 г. Но и раньше этого, пользуясь наступившим при Святополк-Мирском облегчением печати, собраний и слова, Союз Освобождения открыл параллельную земским Съездам самостоятельную "банкетную" кампанию, где на многолюдных, смешанных и малоавторитетных собраниях стали провозглашать от имени собравшихся не только необходимость замены самодержавия - конституционным порядком, но необходимость для составления конституции и введения в силу ее созвать полновластное Учредительное Собрание по 4-хвостке. Эта шумная кампания случайных собраний, шедшая вразрез с лояльной земской запиской, происходила в то самое время, когда представитель власти Святополк-Мирский старался дать ход земской записке и ею склонить государя к созыву народного представительства. В своих воспоминаниях Д. Н. Шипов написал, и мне не раз говорил, что эта банкетная кампания подорвала авторитет "земской записки". Это возможно: сама земская записка уже пугала старую власть; когда же обнаружилось, что, получив эту уступку, общественность не будет удовлетворена, а будет требовать большего, то есть капитуляции перед Учредительным Собранием, то этим вода направлялась на мельницу уже тех, кто реформ боялся и совсем их не хотел. И когда в ответ на представление земцев, 12 декабря 1904 года, появился Указ Сенату с обещанием полезных и долгожданных реформ, но из которых пункт о "представительстве" был вычеркнут, то в глазах общественности это лишило Указ всякого интереса. И этого мало; в довершение впечатления одновременно с этим Указом появилось бестактное "правительственное сообщение", смешавшее лояльное земство с "банкетной кампанией" и обвинявшее земство в желании внести смуту в общественную и государственную жизнь. Так, придравшись к торопливости и нетерпеливости интеллигенции, сама государственная {313} власть наносила удар лояльному земскому обращению; нельзя было оказать революционным настроениям большей услуги.
Эта бестактность, направленная уже против Святополка-Мирского, Освободительного движения остановить не могла. Она его только обострила. В рядах самих искренних сторонников самодержавия стали догадываться, что именно во имя его "сохранения", надо с его теперешним реакционным курсом бороться. Потому Освободительное движение только усилилось в той специальной среде, которая до тех пор считалась опорой престола. Если в глазах интеллигентской общественности сдвиги в этой среде не считались серьезными, то зато в глазах исторической власти именно они казались внушительными симптомами. Укажу на некоторые из этих явлений, которые мне пришлось наблюдать своими глазами. Их влияние на ход событий было гораздо больше, чем тогда думали.