Избави нас от зла
Шрифт:
Роберт помолчал и мысленно повторил фразу. Потом произнес еще раз едва слышным шепотом: «Не все погибло…»
Он перевел дыхание и продолжал чтение, негромко бормоча стихи нараспев:
…И проиграли бой. Что из того? Не все погибло: сохранен запал Неукротимый воли наряду С безмерной ненавистью, жаждой мстить И мужеством — не уступать вовек. А это ль не победа?2
Перевод Арк. Штейнберга.
Роберт перестал читать и откинулся на спинку кресла. Листок бумаги выскользнул из его онемевших пальцев и упал на пол, сложившись вдвое. Но то, что он прочитал, продолжало отзываться эхом в его голове. Слова звучали голосом трубы, зовущей в атаку. Недаром сказано, подумал Роберт, что незрячий обладает могуществом пророка. Ему вспомнились первые услышанные от этого слепого человека слова, когда он зарезал разбойника. «Не кляните себя, — сказал тогда мистер Мильтон. — Не грех воздать отмщением тем, кто напал на тебя».
Насколько же тогда ничтожен грех, подумал Роберт, пойти на риск, каким бы этот риск ни был, чтобы вызволить из беды Эмили, спасение которой — его главная цель. Он поднял с пола упавший листок и перечитал стихотворные строки еще раз.
— Не грех, — прошептал он, — не грех.
Мальчик закрыл глаза. Он вообразил стоявшего перед ним Лайтборна, который протягивал ему нож, указывая на раненого мужчину у своих ног. Роберт представил, что принял его… представил, что вонзил его в изуродованное лицо лежавшего на полу человека…
В тот же вечер его арестовали. В дом явился парламентский пристав с целым отрядом вооруженных людей. Они забрали с собой и Роберта, и его господина. В тюрьме их развели по разным камерам. Когда Роберта уводили, он резко обернулся и крикнул мистеру Мильтону, чтобы тот не переживал из-за него. Он знал, почему их схватили. Вина была на нем, а не на господине — когда появились солдаты, Роберт узнал в стоявшем рядом с приставом человеке Годолфина, любовника Лайтборна; заметил он его и возле тюрьмы.
Но дни проходили своей чередой, потом Роберт стал считать время заключения неделями. Никто к нему не приходил целых два месяца. Наконец дверь камеры открылась, и он услыхал свое имя. Роберт поднялся и последовал за тюремным надзирателем. Нетвердой походкой он долго шел по длинному зловонному коридору, а потом его вывели на свежий воздух, во двор. Там ждал куривший трубку мужчина в плаще. Он медленно повернулся. На его бледном лице играла улыбка.
— Наконец-то, — заговорил Лайтборн, — мы снова встретились.
Роберт зажмурился. Свет солнца и блеск глаз Лайтборна оказались для него слишком яркими.
— А мой господин? — заикаясь, заговорил мальчик. — Мистер Мильтон. Где он?
— Уже освобожден, — ответил Лайтборн. — И, будем надеяться, останется на свободе, потому что… Не говорил ли я вам?.. Когда-то я и сам был поэтом.
— Но почему он может ее лишиться?
Лайтборн выпустил изо рта кольцо дыма.
— Если вы возвратитесь к нему, — проворчал он, — я не смогу поручиться за судьбу мистера Мильтона.
— Что же, по-вашему, мне следует делать?
— Пойти со мной.
— Чтобы побудить меня к этому, угрожать нет надобности.
Лайтборн сузил глаза.
— Вы в самом деле не сбежите?
Он подошел к Роберту, взял его за руку и повел за собой с тюремного двора.
Роберт протер глаза и поднял взгляд. Он впервые открыто изучал лицо Лайтборна.
— Никогда, — прошептал он наконец, — больше никогда. У меня есть подруга, которую необходимо спасти. Теперь я знаю, что должен делать.
Роберт лежал в благоухающей ароматами ванне. Его окружало кольцо околдованных дурманом взглядов мальчиков Лайтборна, полностью обнаженных, не считая золотой краски на их губах и жемчуга на руках. При каждом их ласковом прикосновении Роберт ощущал, как с него сходят наслоения грязи. Он понимал, что вместе с нею его оставляет и что-то личное, что-то от прежнего Роберта Фокса, невозвратно исчезающее вместе с поднимающимся от воды паром в золотом тумане пламени свечей. Он выбрался из ванны, и мальчики принялись вытирать его. Один из них принес стопку одежды, которую Роберт сразу узнал. Это была та самая одежда, которую предлагала ему Миледи и носить которую он тогда отказался. Мальчики стали одевать его. На этот раз он не противился. Роберт принял решение: он отдал в заклад душу. Больше он не Роберт Фокс, теперь его зовут Роберт Ловелас.
Когда его наконец одели, он задержался перед зеркалом. Оно отражало почти незнакомого ему юношу. Невольно он задал себе вопрос: узнала бы его Эмили? Белокурые волосы были теперь длинными и немного вьющимися. Шелк и кружева подчеркивали красоту его фигуры. Сбоку на поясе висел тонкий кривой клинок — сабля кавалера. Роберт положил руку на эфес и направился на балкон. У его ног расстилалась темнота Сент-Джеймсского парка. До его слуха донесся едва различимый стук колес кареты, но за дорогой, где темная стена высоких деревьев закрывала звезды, стояла тишина ледяной пустыни. До Роберта доходили слухи, что в этих зарослях совершаются мерзости, о которых не принято говорить, и другие преступления. Теперь он может разобраться, чем там занимаются на самом деле, и не испытывает страха. Он еще раз подошел к зеркалу и улыбнулся, сам того не желая. Он видел, как съежились обнаженные мальчики под его пристальным взглядом, видимо казавшимся им тенью, омрачающей их сказочные сны наяву. На его лице снова заиграла улыбка. Похоже, все изменилось. Теперь он один из тех, кого следует бояться.
Он вышел из комнаты, спустился по лестнице и прошел сквозь бесконечную анфиладу комнат, которые наполняло лишь эхо его шагов. Наконец он вышел в холл, где возле дверей стоял Годолфин. При виде Роберта он начал дрожать, однако открыл перед ним двери и последовал за ним, как только мальчик переступил порог дома. Они вместе направились к аллее Мол — Годолфин почтительно отставал от него на десяток шагов. Это забавляло Роберта; хотя Годолфин выглядел изможденным и доведенным до полного отчаяния, его взгляд не казался одурманенным; не скатился он и до уровня тех мертвых рабов, которых Роберт видел достаточно близко, когда они маршировали под предводительством Фауста по лужайке Вудтона. И все же с ним, гостем в его собственном доме, он вел себя подобно слуге. Когда же мальчик попросил его объяснить причину, тот только съежился, словно собака, испугавшаяся неминуемого наказания какой-то невидимой руки. Поэтому Роберт шагал молча и ждал, как научил его Лайтборн, полуночного удара далеких колоколов.