Избавитель
Шрифт:
«Скиталец?.. Господи, нет, не может быть?..»
Моисей уже исчез в тумане и мороке вечера, в котором зеленовато-бледным призраком вставала луна…
С Моисеем Серафим был знаком по студии. Одно время он пытался стать художником. Вспомнилось, как Моисей читал письма дяди с Этапа.
— Это же целая Одиссея, я обязательно запишу ее… — сквозь невольные слезы Моисей посмотрел на Серафима.
В последнем письме дядя сообщил, что случилась песчаная буря и он выпал из Этапа…
«Несколько дней я блуждал один среди песков. Тут-то Она и явилась мне в первый раз и заговорила
С Этапа пришло 7 писем, из которых Моисей составил историю странствий дяди и опубликовал ее в газете «Патриот» под вымышленным именем Скиталец. Ночью его уже допрашивали.
Так Моисей повторил путь дяди…
И опять Этап разметала песчаная буря. Обессиленный, Моисей лег ничком в песок и забылся, погружаясь в какое-то темное счастье…
Во сне или наяву он услышал голос, позвавший его по имени, которое он почти забыл. Голос, как у сирены, мелодично звенящий. Он приоткрыл глаза. Перед ним стояла дева. Лицо тонко очерченное, задумчивое, с золотистой кожей, брови чуть изогнуты, глаза темные с фиалковым отливом на дне.
— Ты похож на своего дядю… я его хорошо помню, он и умер на моих руках… постой, куда же ты?.. остановись, посмотри на себя, на кого ты похож… — Дева протянула ему зеркальце. Он посмотрел и не узнал себя, лицо закопченное, как дно сковородки и глаза на дне, точно две царапины. — Да ты и ноги все стер до крови… — Дева склонилась, покрыла раны на его ногах каким-то прахом, и раны затянулись, даже рубцы исчезли. — Ну, что ты стоишь, иди, омой лицо… колодец у тебя за спиной…
Он обернулся и увидел поодаль полузасыпанный песком колодец. Когда-то из него поили овец. Он наскреб желтой грязи со дна колодца, отжал ее, нацедил мутной воды. Дева следила за ним. Оглядываясь на деву, он стянул через голову рубашку. Пахнуло едким запахом. Когда он умылся, она сказала ему куда идти и, бросив в него горсть песка, исчезла…
«Иди, а куда идти?.. на 100 верст вдоль и на 100 верст поперек ни одного жилья…»
Спустя час или два он наткнулся на заброшенную узкоколейку.
«Ну и где же река?..» — Дева сказала ему, что он выйдет к реке и найдет там то, что ему нужно.
Он привстал на цыпочки. Рельсы упирались в полуразвалившуюся лачугу, готовую утонуть в песке. Вокруг ни человеческого труда, ни человеческой жизни, один песок и небо, такое же, как в первые дни существования мира. Это была реальность, бессильная ему помочь, но она приковывала к себе взгляд…
В лачуге жила соломенная вдова, муж ее пропал без вести. Она встретила Моисея с девочкой на руках. Девочка обмахивалась красным бумажным флажком, как веером. Увидев Моисея, она воскликнула:
— Мама, смотри, наш папа!.. — Флажок выскользнул из ее рук.
— Каким ветром вас сюда занесло?.. — спросила вдова.
— Я отбился от экспедиции… — пробормотал Моисей, путаясь в словах. Губы его вдруг пересохли.
— Так вы археолог, а я думала… впрочем, не важно… заходите в дом…
В доме было темновато и довольно пусто, шаром покати. В углу у стены нары, у окна голый стол. Посреди стола солонка и оплывшая сальная свеча. На нарах ленты, бантики, кукла.
«Странно, все так и описывал
Рано утром вдова остригла Моисею волосы, подправила документы, чтобы его узнавали, как ее мужа, и он ушел искать свой рай…
В тот же год Моисея под чужим именем призвали на военную службу…
Казарма стояла на берегу озера. Она напоминала библейский ковчег: тесная, полная теней, запахов, скрипов, стонов. Ночью он не спал, думал о чем-нибудь. Мысли были расплывчатые. Доносился слабый, едва уловимый аромат ночных фиалок. Звонили цикады, каким-то странным, нездешним звоном. Словно благодать нисходила на него. Он лежал и улыбался тихо и нежно или вставал и, кутаясь в одеяло, бродил по казарме, как лунатик, разговаривая с кем-то. Его обступали видения и тишина. Странно и непонятно, но в этот час даже цикады затихали, как будто задумывались…
Светало. В разрывах морока проглянули дужки кроватей, пятна на стене, трещины, обшарпанные полы, совсем не то, что нужно. Пора было опомниться и заснуть, и он засыпал…
Утром он вставал, как все, и шел, куда шли все, досыпая на ходу…
Прошел месяц, другой. Он выделялся. Он был не такой, как все. Его стали задевать, не пропускали случая. Зачем им это было нужно. Они находили смешное в случайных его оговорках, когда он в забывчивости отдавал нелепые и невозможные команды при строевых тренировках на плацу. Он мог бы заморочить их болтовней, вытянуть из их смеха что-либо другое, мог выдумать сотню всяких способов уклониться, как-нибудь ускользнуть от них и держаться в стороне, но он ничего этого не делал. Он покорно сносил насмешки, может быть, даже нарочно вызывал их сдержанным и неприятным, как бы даже враждебным молчанием, точно он показывал разницу, которая была между ними. Странно устроен человек…
Как-то, услышав странный, с какими-то всхлипами смех за спиной, он невольно обернулся. Незнакомец стоял у ограды, в окружении нескольких солдат. Профиль как у Мефистофеля.
— Тебе что-то не нравится?.. что смотришь?.. — Незнакомец явно играл роль церемониймейстера, но ему не хватало уверенности.
Воцарилось молчание, которым он обманывался и которое измучило его.
— Ну и что тебе не нравится?..
— Оставьте меня в покое… — пробормотал Моисей, как будто не своим голосом. Фраза болезненно задела его. Это была слабость и церемониймейстер смутно почувствовал это.
Тишина взорвалась внезапным хохотом. Скученный строй лиц пришел в движение. Они как бы двигались в танце, вовлекая и его, но он не мог попасть в такт. Лица казались полыми внутри, точно маскарадные маски, какие-то черты изменялись, плавали по отдельности глаза, щеки, подбородки. На мгновение ему стало страшно.
— А он у нас гордый…
— Хочет выслужиться…
— Может быть он баптист?..
— Да он просто трус… — Церемониймейстер осклабился.
Как в замедленной съемке, Моисей подошел к нему и сжал руками его шею, точно бес в него вселился. Их с трудом растащили. Игра была проиграна. В этой игре он был самым смешным и жалким из всех. Опомнившись, он бежал, забился в лодочный сарай у пристани и час или два сидел там, втянув голову в плечи. Никогда он не был таким несчастным…