Избавление
Шрифт:
— В отъе–е–зде… — сквозь всхлипывания промолвила Верочка.
— Ему небось тяжелее, и то не хнычет, не скулит… Тебе дурно? Тошнит? Дай я тебя вином угощу, с собой успела захватить.
— Хуже будет от вина.
— Перебьет, — уверяла Тоня. — Вот и яблоко, ровно для тебя припасла.
— Отпей глоточек, и нам оставь разговеться, — поддержали солдаты, не особенно обращая внимание на ее всхлипывания: "Баба, чего с нее взять? Слабый пол".
Но судьба–злодейка, словно нарочно, подкинула и обитателям короба, и самой Верочке еще большие испытания. Километров через
— Все! Загораем, — с натужной веселостью произнес водитель.
— Перебьют, как слепых котят, — сообразительно и мрачно ответил кто–то.
Остановка случилась некстати, близко от главной магистрали, по которой гремели немецкие танки — слышно, как внахлест лязгали гусеницы. И лопались поблизости снаряды, через болтающуюся заднюю дверцу виднелись то и дело дыбившиеся буро–серые космы огня и дыма.
Начались мучения водителя. Что он только не делал, куда не тщился просунуть и загнать руки, даже тощее свое тело! И под колеса, и в моторную часть, под капот… Продувал карбюратор насосом, резиновым шлангом подсасывая бензин, проверял свечи — ничего не получалось.
Столпившиеся вокруг машины солдаты теребили шофера:
— Линник, заводи, перестань колдовать!
— Зажигание проверь!
— Линник, какого дьявола!..
— Да тише, дайте парню мозгами шевельнуть, докумекать!..
Шофер пыхтел, градинки пота на лбу, взмокла на спине гимнастерка. Он готов был вывернуться наизнанку, легче ему было в этот миг с гранатами преградить дорогу чужим танкам, нежели вот так терзать товарищей, лазить под капот, копаться в моторе, выкручивать из гнезда свечи, грязные и масленые, и продувать их, обсасывать губами — не засорились ли?
Некоторые пытались заводной рукояткой прокрутить и завести мотор. До упаду, до изнеможения в плечах крутили, терпели возвратную силу удара этого стержня и снова прокручивали. Не заводилось…
— Давайте эту кобылу на себе толкать. Хоть отгоним вон в лощину, пробасил солдат.
Взялись разом за крылья кабины, а сзади уткнулись плечами в кузов. Деревянный короб прогнулся и захрустел. Никто на это не обратил внимания, — Линник, правь рулем! — и сдвинули, потащили, покатили по неезженой, но все–таки обозначенной дороге.
Верочка не помнит, как они очутились возле переправы и каким образом им удалось отвоевать свое "место под солнцем" и втиснуться на паром. Забившись в угол, она только слышала ругань, брань, перемежаемые ревом вспарывающих воздух самолетов, частой стрельбой и хлопками разрывов.
Ночевали где–то на том берегу, в лесу. Верочка, Тоня, и Линник, и солдаты — все лежали вповалку на полу в коробе машины, посылая благодарение судьбе, которая обошлась с ними вовсе не злодейски!
Костров отыскал их на другой день, под вечер, в сумеречно–угрюмых посадках, у костра, разведенного еще в светлое, дневное время для обогрева. Верочка, увидев Алексея, бросилась к нему, повисла у него на шее, рыдая, и сползла оброненно на землю.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Солдаты из комендантской роты
На этот раз Нефед Горюнов явно торопился, боясь, что по какой–либо причине — обстановка сложная и путаная — полковника Гребенникова позовут и ему не удастся отведать супа, печеной картошки. И, глядя, как Нефед подкладывает дрова, стараясь разжечь костер пожарче, Тубольцев не преминул подковырнуть:
— Чего ты кипятишься, как тульский самовар. На медленном огне самая что ни на есть картошка получится, в золу зарывай. А так подгорит корка, и…
— И никто тебя от сажи не узнает, — поддел Нефед и скосил на него глаза.
Нефед сосредоточенно продолжал орудовать то ножом, то деревянным половником. В огромном котле, поставленном на колосники в углублении, вода уже кипела, и самая пора была засыпать концентраты пшена, приправленного салом.
— Друг ситный, чего ты сидишь? — обратился Нефед к Тубольцеву. Концентраты вон в пачках откупоривать надо… Самая твоя должность!
Пшенный суп, или, попросту, кулеш, скоро уплетали за милую душу. Кто–то просил добавки, подставляя котелок. Потом, помешав присыпанную золой картошку, выкатывали палочками, подхватывали в руки и, обжигаясь, перекидывали с ладони на ладонь.
По обыкновению, после еды прилегли отдохнуть: кто на охапку сена, кто, скучая по мягкой домашней постели, довольствовался пока расстеленной плащ–палаткой и камнями вместо подушки.
— Разлеглись, как на перинах! — съязвил Нефед Горюнов.
— Недурно бы и в сам деле под перинами косточки погреть, — встрял, переча ему, Тубольцев, готовый тоже ослабить ремни и прилечь.
— Вы где находитесь? — спросил нечаянно пугающе–громко Гребенников.
Услышав голос начальника политотдела, показавшийся окриком, все разом повскакали: воинская субординация неумолима, даже если с начальником порой и кашу ешь из одного котелка.
— Нет, вы лежите, лежите, — уже мягче проговорил Иван Мартынович. — Я вообще говорю… Где мы находимся, знаете ли?..
— Надо полагать, обложены ихними войсками, — сказал Нефед.
— "Обложены… Обложены…"! — передернул его слова Тубольцев. Заявляй уж напрямую, немец в тыл к нам забредает… А то ведь, ровно красная девица, кокетничаешь.
— Если все время напрямую заявлять, то и соображать совсем перестанешь, — осерчал Нефед. — Непутевый!
— Злиться не надо, не рекомендую, — утешливым тоном проговорил Гребенников. — Я хочу знать, как будем вести себя… Занимать круговую оборону и вести бой или… сдаваться?