Избавление

Соколов Василий Дмитриевич

И потянулись к нему с докладами. Начальник артиллерии, молодой, прекрасный знаток своего дела генерал Неделин, вкратце изложил план артподготовки. Затем вошел тощий, поджарый, с опалым лицом и пронзительно–черными глазами генерал авиации Судец. У него одна забота: "Авиация готова на штурмовку, дайте приказ, по каким объектам наносить бомбовые удары". Уходя, он столкнулся чуть ли не лоб в лоб с командующим Дунайской военной флотилией контр–адмиралом Горшковым, одетым парадно, с кортиком на боку. И Судец невольно задержался в дверях, слушая его четкий,

немножко горделивый, как и у всех моряков, доклад:

— Дунайская флотилия ждет сигнала выхода на операцию. Надеюсь, вместе с нами выступят и моряки Черноморского флота… Боевой курс держим на Варну и Бургас…

Толбухин слушал, и не понять: соглашается или нет. Пожевал губами, встал и объявил:

— Морякам разрешаю действовать, и немедленно. Нам стало известно, что немцы топят свои неудравшие корабли в варненской бухте. Надо блокировать порты и не выпустить ни одного корабля! — Махнул рукой в дверь генералу Судецу: — А вы потерпите… Чтобы ни одного вылета не было над территорией Болгарии! И артиллерийской подготовки не будет. Пушки загремят тогда, когда раздадутся выстрелы с той стороны, — уже негромко, словно самому себе, проговорил Толбухин.

Проснулся Жуков, из комнаты вышел свежим, побритым.

Навстречу ему шагнул Шмелев:

— Товарищ Маршал Советского Союза, разрешите доложить?

— Докладывайте… — проговорил Жуков и пристально вгляделся в лицо, заулыбался крупно, притягательно. Шмелев почувствовал, как напряжение вдруг спало, сразу ответил на его зовущую улыбку:

— Мы с вами не раз встречались, товарищ маршал.

— Помню–помню, — закивал Жуков и, как давнего знакомого, пригласил его к себе в комнату.

Вид у Шмелева был усталый, изморенный, и, прежде чем заговорить, маршал усадил его на стул, сам же не сел, обошел вокруг стула, оглядел генерала со спины. Гимнастерка у него сзади под лопатками была мокрая, а в сухих местах покрыта белесой пылью.

— Горбом дюжим? — располагающе спросил маршал.

— Достается, Георгий Константинович. Пыль — не продыхнуть, адово пекло… И — марши, марши… — кивал головой Шмелев. — Но я, товарищ маршал, не о себе пекусь. Со мною вот майор, с рукой у него, того… — и он ладонью провел себе выше локтя, давая понять, что руки нет, чем озадачил маршала. — Отсечена, — рухнул одним–единственным словом Шмелев. Но я по настоянию самого майора Кострова оставляю его в войсках и хочу перевести в оперотдел штаба армии.

На лице маршала ни один мускул не дрогнул. Он молча выслушал, как это случилось.

— Где он теперь, наш Костров? — маршал так и сказал, делая ударение на слове "наш", чем как бы подчеркивал и свою личную причастность к его судьбе.

— В приемной со мной сидел.

— Зовите. Кстати, пригласите и командующего.

Первым вошел командующий Толбухин. А Костров повременил, прежде чем переступить порог.

— Слушайте, комфронта, — неожиданно строго загудел маршал Жуков. Вам докладывали относительно майора без руки?

— Докладывали. А как поступить — на ваше согласие…

—

Волынить в таком деле нельзя. И какое может быть согласие мое или чье–то другое? Как решит, так и поступим, — продолжал Жуков. — Ведь он же подвиг самообладания вершит. Инвалид, остался в молодые годы без руки, и не ушел с поля боя, воюет, и… — голос его дрогнул, сорвался, и маршал отвернулся.

Казалось, в суровых глазах маршала проступили слезы. Жуков на минуту смолк и не заметил, как вошел Костров и в смиренной позе остановился у двери. И когда Жуков обернулся и увидел его, Костров доложил:

— Товарищ Маршал Советского Союза, по вашему приказанию…

Жуков замахал руками, давая понять, что не надо докладывать, и шагнул к нему с протянутой для пожатья рукой, но спохватился, что руки–то у майора нет, и лишь прижал к своей груди.

В комнате наступила тишина, а маршал, волнуясь, заговорил:

— На примере таких мы будем учить поколения людей. Живой пример служения Отечеству… Относительно перевода в оперотдел армии, о чем докладывал Шмелев, и, наверное, с согласия самого Кострова… Ну да… добавил маршал в поддержку майора, кивнувшего головой: — Я радею за него, согласен. Перешагнем через границу, и пусть приступает к новой должности!

Костров должен был по–уставному ответить, сказать, что готов приступить к новой должности, и понимал значение этих слов, но ничего не сказал, лишь в волнении смотрел на маршала, не смахивая выступившие слезы.

— Ну–ну, чего ты… Свободнее себя чувствуй. Вот прикончим в ближайшее время… Недолго ждать, скоро, — поправился маршал, — прикончим войну, этот окаянный нацизм, и заживем… Хозяином ходи по земле! Не заламывай перед каждым шапку! А пока на фронте, в атаку, в разные перепалки не суйся. Хватит с тебя, навоевался и за себя, и за других.

— Земля на них держится, — не удержался вставить Шмелев.

— А чтобы не скудела земля, надо дорожить такими людьми, — поддержал Жуков и, обращаясь разом и к командующему фронтом, и к генералу Шмелеву, наказал: — Сделайте представление к внеочередному воинскому званию… И пожалуйста, следите за ним, поменьше утруждайте работой… Без руки, а воюет… Ну и чудеса, ну и герой! Эх! эх!.. — дивился заместитель Верховного главнокомандующего.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На рассвете 8 сентября стремительно, как на крыльях, передовые отряды советских войск повсеместно перешли болгарскую границу.

С командного пункта и невооруженным глазом нетрудно было разглядеть движение войск: вот головные машины перемахнули через высохшую речушку, вот стали приближаться к пограничной заставе, на которой еще вчера болгарские граничары отрабатывали строевой шаг.

И Толбухин радовался: перед шагнувшими за рубеж стояло в парадном строю вооруженное подразделение армии государства, с которым наша страна официально находилась в состоянии войны. Ни выстрелов, ни обычной в таком случае суматохи.