Избавление

Соколов Василий Дмитриевич

"Чего же он не вышел?.. А ведь настойчиво приглашал. И час назначил".

Наталья прошлась возле решетки, снова приблизилась к высокой калитке и резко, торопливо подергала за ручку. Над козырьком у входа вспыхнул свет, следом со скрипом открылась дверь.

— Роман Семенович, это я, Наталья, — взволнованно и, казалось, рассерженно проговорила она.

— Наташа! Родненькая, ну, скорее. Да–как же так — я уж заждался. А в эту минуту, признаться, увлекся… Занятная книга!

С этими словами он сбежал вниз, шаркая тапочками, торопливо открыл калитку, пропустил вперед Наталью, вежливо поддерживая за руку.

— Зачитался… Дьявольски интересно… Вы уж извините меня.

В

прихожей Наталья стянула с себя шинель, повесила ее и неслышными шажками прошла в комнату. Ей бросились в глаза старый резной трельяж, широкая двуспальная кровать, небрежно убранная, а над кроватью почти во всю стену гобелен с изображением оленей и экзотических деревьев.

— Однако неплохо устроились, — сказала Наталья.

— Заграница умеет обставлять быт. Да скука меня в этих хоромах заедает, — возразил Роман Семенович. — Благо целую науку постигаю.

— Что же вас увлекло, какая наука? — допытывалась Наталья.

Хирург остановился посреди комнаты и, потирая указательным пальцем лоб, продолжал:

— Меня все время занимает гипноз… Вы понимаете, что каждое лекарство, хоть в самой микроскопической дозе, содержит в себе яд… Одно с помощью лекарства излечивается, другое — убивается, хоть и медленно, постепенно.

Наталья, еще не садясь, возразила:

— Но болезнь надо прежде всего излечить.

— Да, надо, но каким образом? — горячо ответил ей Роман Семенович. Организм — это цельная, единая система, и нельзя, преступно, излечивая один орган, нарушать нормальную, здоровую деятельность другого… — Он оглянулся: — Ну, ты садись, присядь, пожалуйста, — перейдя вдруг на "ты" и пододвигая ей стул, промолвил хирург.

Наталья и раньше много думала о врачевании, спорила с собой, сомневалась — можно ли найти какие–то иные методы эффективного лечения? И сейчас она поверила хирургу — хотелось услышать от него нечто такое, что перевернет ее воззрение, подскажет ей выход, — и опять усомнилась. "Зачем он заговорил о гипнозе? Что это, забавы ради, для потехи или рисуется передо мной?" — подумала она, готовясь в случае необходимости спорить, возражать и быть неуступчивой.

— Вы это всерьез о гипнозе? — спросила Наталья.

— Да, вполне серьезно.

— И что же намерены делать?

— Изучу вот, — кивнул Роман Семенович на книгу, — освою и, если мне удастся, пойдет дело, буду лечить гипнозом…

— Роман Семенович, но поймите же… Мы находимся на фронте, завяжутся опять бои, начнется массовое поступление раненых, нам ли до экспериментов? И когда? Раненые требуют скорой помощи… Тот же Денисюк, он просит, он молит, он кричит о помощи! Прикован ведь. А вы, простите, с гипнозом… Толкуют, не наука это, а шарлатанство!

Роман Семенович, будто сердясь на кого–то, отошел к окну, вгляделся в провал тьмы. Затем, резко обернувшись, столь же резко возразил, что отвергают эту науку те, кто ничего в ней не смыслит.

— Я заверяю, что в недалеком будущем гипноз найдет широкое применение, — добавил он убежденно.

— Предположим. А какое применение в вашей практике хирурга может найти гипноз? — спросила Наталья недоверчиво.

— Самое непосредственное. Ведь загипнотизированный человек находится, в сущности, в ваших руках, то есть врача–гипнотизера. Он становится как бы материалом, с которым можно поступать как угодно и… даже кроить! улыбнулся Роман Семенович. — Загипнотизированный неподвижен, дыхание у него замедленно. Если постучать громко — он не услышит, тронуть его рукой — не почувствует. Еще большее мы наблюдаем при глубоком гипнозе, тогда человек не чувствует и очень сильных болей — ожога, пореза, укола… Ко всему совершенно безразличен.

Такая полная потеря болевой чувствительности дает возможность хирургу использовать гипноз для обезболивания операций.

— Ну, Роман Семенович, вы, кажется, станете магом, — усмехнулась Наталья.

Он же отвечал серьезно:

— Если бы в медицине не было помех, то гипноз давно бы пробил себе дорогу в клиники и госпитали.

— В чем же помехи?

— Некомпетентные люди поняли только одну сторону в нем шарлатанство, а другую сторону — пользу — не взяли в расчет… Вот и идет, как говорят, борьба с переменным успехом!.. Ну, хватит, Наташа, утомил и тебя и себя, — свернул он разговор. — Об опытах, которые я сам на днях видел, потом расскажу. Тем более, все эти вопросы настолько серьезны, что не уложатся и в докторскую диссертацию. А пока хватит об этом! Я позвал тебя… Собственно, зачем же позвал–то? — спохватился Роман Семенович и, волнуясь, пощипал бородку. — Ты извини меня, Наташа, повода настоящего, признаться, у меня нет. Просто очень хотелось видеть тебя. Как на духу, сознаюсь: хотелось вдвоем посидеть… И не ругай меня за закуску. Какая уж я хозяйка! — Порицая самого себя, Роман Семенович достал из буфета аккуратно открытую коробку крабов, тоненько порезанную копченую колбасу, кисти винограда. Нашлась и бутылка румынского рома. — Выпьешь немножко? подержав на свету бутылку бордового рома, спросил он.

— Боюсь, больно крепкий.

— Тогда предложу сухое выдержанное вино. Из Бессарабки привезли, с королевского склада. Ду–ши–сто-е…

— Попробуем, — согласилась Наталья.

Он удалился на кухню, долго не возвращался оттуда, и Наталье надоело сидеть одной, прошла туда же. Еще с порога увидела, как хирург, повязав себя полотенцем, мыл сваленную горкой в углу посуду.

— Роман Семенович, да что это вы, меня бы позвали. Я на вас обижусь. Давайте уж я займусь…

— Ничего–ничего, не привыкать. Холостяцкая жизнь всему научит, упрямился он, скорее, для видимости, затем уступил ей место, велев накинуть висящий у притолоки белый халат. — А я займусь чисткой картошки, чтобы дело веселее шло.

Наталья, однако, и картошку не позволила ему чистить. Она как взялась прибирать на кухне, так и не остановилась. Вот уже посуда перемыта и перетерта, очищена и поставлена на медленный огонь плиты картошка, подметена кухня. Хотела было помыть пол, но уступила просьбе хирурга не делать этого сегодня. Убирая, она почувствовала, как же заскучала по домашней работе, считавшейся во все времена неблагодарной и грязной. Может, и другая, одной ей, Наталье, известная причина была в этой спорой уборке. Возможно. "Ты гляди, как я могу… Как умею", — выражали играющие, смеющиеся глаза Натальи. И хирург не утерпел, обронив:

— Какая же ты, Наталья…

— Какая? — на миг повернула к нему лицо — сияющее и вместе с тем удивленное.

— Как бы сказать… чтоб не сглазить… Проворная… Нет, не то… Женственная!

— Шутите, вы все шутите. Роман Семенович, — сказала она с легкой укоризной.

— Нет, всерьез, — ответил хирург. — Мне бы, откровенно говоря, такую хозяйку.

— Что же вам мешает? В таких интимных делах предложение исходит от мужчины… — проговорила Наталья, и от ее долгого и ласкового взгляда, от слов, сказанных, кажется, совершенно серьезно, Роман Семенович стушевался. Он верил, ему очень хотелось верить, что в словах Натальи — правда, и вместе с тем ее слова были для хирурга неожиданны и ошеломили его. И весь вечер, пока они занимались приборкой на кухне, а потом сидели вдвоем, пили сухое вино, хирург думал только о том, что сказала Наталья, боясь в этот вечер о чем–либо переспрашивать ее…