Избрание сочинения в трех томах. Том второй
Шрифт:
Илья Матвеевич увидел свой учебник; недовольно посмотрел на Зину. Неужели выдала секрет? И кому? Алешке. Разболтает теперь.
— Зачем взял? — спросил он.
— Посмотреть. А что — нельзя?
— Почему нельзя? Моя, что ли? Смотри.
— Батя, — сказал Алексей с улыбкой. — А книжка–то ведь как раз твоя. — Он раскрыл учебник, на титульном листе стояла подпись: «И. Журбин».
Илья Матвеевич пробурчал что–то невнятное.
— Батя, — снова проговорил Алексей, — не напускай туману.
— Какого еще туману?
— Вообще.
— Вот дам тебе сейчас «вообще» по затылку!
— Ну дай, не жалко, дай! Только не
Озадаченный, Илья Матвеевич с силой дернул за бровь, поморщился.
— С удочками, — ответил он, и в глазах у него сверкнули веселые огоньки. — А ты с чем ходишь?
— Ни с чем. Мне прятаться не надо. Перебежал из подъезда в подъезд — и тут. На урок, значит, пришел, батя? Может, мне уйти?
Илья Матвеевич не мог не оценить поведения сына по достоинству: знал, паршивец, но молчал, не проболтался.
— Сиди, — сказал он, — вместе уйдем. Начнем, что ли, Зинаида Павловна?
— А ты что, батя, проходишь?
— Поучись вместе со мной — узнаешь. Польза будет.
Зина обрадовалась: все обошлось, скандала не получилось. Журбины не поссорились.
Пока Зина и Илья Матвеевич занимались, Алексей сидел и слушал. Когда занятие было закончено, он сказал:
— А я тебя, батя, обогнал!
— То есть как?
— Ну, дальше, дальше прошел по учебникам.
— Докуда же, братец?
Отец принялся экзаменовать сына, сын отвечал отцу тем же. «А ну, реши эту!» — говорил один, указывая на номер задачи. Другой решал и тоже требовал: «А ты реши–ка, попробуй, эту!» Придирались друг к другу, как ни один учитель не придирается к своему ученику.
— Где же ты учишься? — спросил Илья Матвеевич.
— В вечерней школе, в десятом классе. Как учился Антон. Ходил бы и ты туда, а? Зинаиде–то Павловне, наверно, трудно. Со мной было занималась, с тобой теперь. Учебно–курсовой комбинат!
Зина горячо запротестовала, она сказала, что такие разговоры ее обижают.
Пора было уходить. В передней, увидев удочки, Алексей рассмеялся:
— Чудак–рыбак, батя!
— Понесешь их. До дому проводишь.
Попрощались с Зиной, ушли. По дороге Илья Матвеевич спросил:
— А ты что? Так учишься, для интересу, или со значением?
— Со значением. Хочу на заочное в вуз поступить.
— Правильно, правильно соображаешь. Куда подашь–то?
— Куда же иначе? Где и Антон учился. Я узнал: у них заочное есть.
— Подавай, подавай! Если трудно будет, можешь и работу бросить.
— Нет, батя, работу я не брошу. Я без работы не проживу.
— То есть как не проживешь? Отец прокормит, полагаю.
— Не про кормежку говорю. Знаешь, сказано: труд — естественная потребность человека.
— Знаю. Еще один к тебе вопросик, Алексей. Ты, того–этого, не амуры ли крутишь с Зинаидой Павловной? Не серчай, по–отцовски спрашиваю.
— Выдумал, батя!
— Ничего не выдумал. Девушка она симпатичная, достойная, дай бог каждому такую невесту.
— Сказать тебе, батя, правду? Только чтобы дальше не пошло?
— Отцу условия?
— Дело–то серьезное, вот и условия. Понимаешь, батя, наблюдаю второй месяц… и только одно от нее слышу: Виктор Ильич да Виктор Ильич…
— Болтай больше! — Илья Матвеевич даже остановился на тропинке среди кустов. — Как же это? А он что?
— Он? Он ничего. Сам по себе.
— Плохо,
— Какой он женатый! Жена сбежала.
— Какой ни есть, а женатый. Ты ее отговори. Беда ей будет. Одни огорчения.
— Отговори! Попробуй сам поотговаривай. Кто, интересно, тебя слушать будет?
Илья Матвеевич до самой Якорной шел молча. Возле калитки сказал:
— Ну озадачил ты меня. Озадачил. Еще не хватало. А может, ошибаешься? Так, в голову взбрело?
— Думаю, что не ошибаюсь.
— Смотри помалкивай про это, языком зря не чеши. И еще помалкивай, что мы с тобой школьники. Понял?
— Понял.
— Пойдем–ка ужинать. Что врать–то будем? Опять рыбы нету.
Илья Матвеевич толкнул калитку. За ней стояла Агафья Карповна. Она все слышала, но ничего не поняла.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Скобелев сидел на решетчатой скамье в скверике у вокзала, поворотясь спиной к вечернему солнцу, чтобы не слепило глаза. Недавно прошел теплый дождь, пахло молодой зеленью, отцветающей сиренью и землей.
Возле ног Скобелева полз большой бледный червяк. Скобелев нацелился тросточкой, вдавил червяка в мокрый песок и перерезал надвое. Более толстая половина поползла в сторону, более тонкая осталась извиваться на месте. «Интересно, — подумал Скобелев, — что тут получилось: два червяка или один укороченный? Очень худо, когда ты раздвоен, еще хуже, когда тебя укоротят».
Отнюдь не червяк был причиной заунывной философии Скобелева. Днем он крупно поговорил с Антоном Журбиным. Если точнее, то поговорил не он с Антоном, а Антон с ним, и не слишком крупно, просто сказал несколько слов. Но каких слов! Журбин явно зазнался.
Скобелев ходил по цехам, где заканчивают монтаж главной поточной линии. Останавливался, смотрел: интересно же! Не один он ходит туда смотреть, весь завод ходит. Что в этом плохого? Настроение было хорошее, весеннее. Но появился знаменитый Антон и, вместо того чтобы поздороваться, вдруг спросил: «Разрешите полюбопытствовать, товарищ Скобелев, где вы работаете, кем вы работаете, что вы работаете?» — «Надеюсь, Антон Ильич, вам это известно», — ответил он, Скобелев. «Ничего мне не известно. Я вижу только, что вы постоянно прогуливаетесь по заводу с видом экскурсанта. Сейчас время рабочее. На экскурсию прошу попозже прийти. Мешаете. Поберегитесь!» Скобелев шатнулся в сторону, мимо его головы проплыл в воздухе тяжелый гак мостового крана. «Видите, — продолжал Антон, — как опасно быть без дела. Зашибить могут». — «Я, извините, не без дела. У меня есть дело». — «Ну какое у вас дело! Я же не случайно спросил, где вы работаете. Не то в бюро информации, не то в БРИЗе. А вернее — нигде. Ни за что не отвечать, заниматься любительством вроде ловли бабочек сачком или разведения тритонов в банке, это не работа». — «Антон Ильич, вы несправедливы, — ответил Скобелев с запальчивым достоинством. — Сила обстоятельств… Меня послали в эту информацию вопреки моему желанию». — «Если у человека есть какое–то желание, если человек в чем–то убежден, он своего непременно добьется. Меня, например, не заставят подшивать бумаги. Добивайтесь, а не разгуливайте руки в брюки. Осторожно!..»