Избрание сочинения в трех томах. Том второй
Шрифт:
— Неправильно, товарищ Басманов. А как считает Журбин?
— Он считает, что дороги не уступит, что он — кровь из носу — главным будет и на потоке.
— Молодец Журбин! Помиритесь–ка с ним, пожалуйста, и оба держитесь главными.
— Пусть сам идет мириться. Я постарше его.
Жуков спорить не стал. Поехали дальше; повернули вскоре обратно.
— Довольны машиной? — спросил Жуков.
— Вы на спидометр взгляните, — сказал Александр Александрович. — Восемьдесят километров легко берет. Могу и сто и сто двадцать выжать.
— Избави от лукавого! Не надо. — Жуков засмеялся, вспомнив чьи–то слава насчет игрушек, какими увлекается
— Все–таки постарайтесь помириться с Журбиным, — сказал на прощанье Жуков, когда Александр Александрович довез его до дому.
— Пусть сам, пусть сам! — упрямо повторил Александр Александрович.
К Жукову решил сходить и Скобелев, хотя как раз Скобелев и принадлежал к тем, кто Жукова побаивался. Он уже побывал у Ивана Степановича, подал ему свое категорическое заявление. Но Иван Степанович не очень поверил Скобелеву, не очень вник в суть его просьбы: для Ивана Степановича Скобелев не был значительным явлением в судостроительной промышленности.
— Оставьте, — сказал он, — подумаем, — и положил заявление под толстую папку на столе.
В кабинет Жукова Скобелев постарался войти с видом скромным, но мужественным. Иван Степанович, у которого он был два дня назад, о происшествии на вокзале еще не знал, но два дня прошли, на завод о Скобелеве сообщили, и Жуков сразу же спросил:
— С кем вы там подрались? Что это за выходки, товарищ инженер?
Скобелев рассказал подробно все, что знал о Вениамине Семеновиче, о Кате, об Алексее Журбине. Он никому об этом не рассказывал, храня Катину тайну. Парторгу ЦК рассказать, конечно, было можно.
— Знаете что, — сказал Жуков, когда выслушал длинную речь Скобелева, — я вас по–человечески понимаю. Такие люди заслуживают оплеухи. — Он помолчал, подумал и неожиданно добавил: — Хорошие были времена, товарищ Скобелев, — каменный век. Берет человек дубину и шагает к соседу выяснять отношения.
Скобелев покраснел.
— Ну так, — продолжал Жуков, — отношения выяснены. Что еще?
— Еще у меня просьба. Не подумайте, что я пришел жаловаться. Я не жалуюсь, я прошу у вас совета, а если можно, то и помощи. Не могу, товарищ Жуков, больше работать в информации! Не могу!
— Почему же?
— Не подходит эта работа для меня. Пустое дело. Никаких результатов.
— Неправда, очень важная работа, и результаты есть.
— В общем, не могу. Вы, например, стали бы делать то, что вам отвратительно и неинтересно?
— Меня в пример брать не стоит, товарищ Скобелев. Далеко не всегда я делал в своей жизни только то, что было интересно лично для меня. Правда, отвратительного, как вы сказали, партия мне никогда ничего не поручала. Где же вы хотите работать?
— В БРИЗе. Мне это нравится. Вот, понимаете, говорят: «Вкус к работе»… К работе с заводскими рационализаторами у меня и есть вкус.
— Ну что же, я не директор, такие вопросы решает директор, но помочь вам обещаю:
Скобелев все не уходил. Ему было приятно сидеть тут с парторгом Центрального Комитета партии на заводе, разговаривать с ним, чувствовать, что парторг его понимает,
Ему показалось, что Жуков начинает догадываться, о чем он думает. Он снова покраснел, встал, наскоро попрощался и вышел.
Проводив Скобелева, Жуков тоже вышел на завод. День был теплый, но ветреный; над Морским проспектом, как всегда, летали чайки, ветер бросал их то вверх, то вниз; пахло морем, оно шумело где–то далеко, за дюнами.
Жуков, как и Антон, любил иногда подниматься в будочку стапельного крана. Кран в эти дни стоял на ремонте — перед большой работой, элеватор не действовал, пришлось взбираться по железным маршам узкой лестницы. Натальи Васильевны в будке не было; Жуков сел на ее высокий винтовой стул и загляделся на знакомую картину. Она заметно изменилась с прошлого года. В полтора раза длиннее стала корпусообрабатывающая мастерская, соединенная с огромнейшим цехом секционной сборки. Исчезла шлюпочная мастерская, придвинувшаяся было к самым стапелям. Между цехом секционной сборки и стапельными участками лежало открытое пространство. Через него вели рельсовые пути, по которым, подавая секции на стапель, будут ходить специальные катучие площадки и краны.
Вдали тоже видны были свежая кирпичная кладка, новые пути, новые строения. Экскаватор с длинной стрелой и землесос рыли котлован, отгороженный от реки. Когда он будет готов, перестанут собирать корабли на стапеле, их не надо будет сталкивать в воду, не надо будет судостроителям не спать ночей перед спуском, волноваться. Под корабль, собранный в этом котловане, который превратится в док, пустят воду, корабль всплывет и спокойно выйдет на простор Лады.
Жуков смотрел на кровли цехов, на крыши Старого поселка и городских кварталов, подступивших к заводу, но видел не кровли, не крыши, а людей, которые под ними трудились и обитали. За год он узнал многих из них, но сколько тут ему еще и неизвестных. Они изобретают, они любят, они бьются над тем, чтобы облегчить труд, увеличить его производительность. Они рожают новых людей — себе на помощь, на смену, они разводят огороды, ходят на рыбалку, они учатся, они затевают ссоры и даже вот дерутся. Все разные, самобытные, со своим норовом, со своими характерами, мыслями, стремлениями. Но вместе они составляют коллектив, могучую силу, которая строит не просто корабли — нечто более значительное и великое.
На тысячи километров к югу и к северу, на тысячи километров к востоку и к западу, на реках, на берегах морей, в лесных далях, в горных теснинах, среди степей, пустынь и болот лежат многие тысячи таких старых и новых поселков, старых и новых деревень, старых и новых городов, — всюду в них трудятся и обитают люди, разные, самобытные, со своими нравами, характерами и стремлениями. Вместе они составляют народ — могущественный, богатырский. Не беда, что люди разные, это хорошо, что они не одинаковые: больше самобытных натур, больше своеобразных характеров — значит, больше творчества, значит, оно разносторонней, шире, ярче. Пусть люди различны в своих индивидуальных чертах. Их сплачивают общие идеи, идеи партии, идеи, которыми освещена, пронизана жизнь всего народа и каждого отдельного человека. Не всегда, не сразу заметишь, как глубоко вошли в человеческую плоть и кровь идеи нового общества, но они вошли, укоренились, они развиваются, растут.