Избрание сочинения в трех томах. Том второй
Шрифт:
Новость ошеломила Александра Александровича, В первый момент он не нашел, что и ответить.
— Мы?! — переспросил наконец и приблизился к Илье Матвеевичу вплотную, почти грудь в грудь. — Мы, говоришь?
— Да, мы.
— Нет, не мы, Илюша, а ты! Согласился, сам и строй. Один строй! Я авантюр не уважаю. Я честность люблю. Ты честности испугался, язык у тебя приморозило к зубам.
— Товарищ Басманов!..
— Товарищ Журбин!..
Они жгли друг друга такими глазами, такой огонь метали эти глаза, что, пожалуй, их огнем можно было варить самую прочную корабельную сталь.
Устроив перекурку,
3
Часто рабочие семьи имеют свой «семейный профиль»: отец токарь — и дети токарят, отец литейщик — и дети литейщики, отец столяр — и дети пилят, строгают, точат древесину. Иной раз преемственность профессии идет не только от отца, но и от деда и даже прадеда.
У Журбиных такого «семейного профиля» не было, или, вернее, он не определялся узко одной профессией, он охватывал чуть ли не все судостроение целиком.
В семье были разметчики, столяры–модельщики, судосборщики, клепальщики, сварщики — представители всех главных специальностей, необходимых при постройке корабля. Когда на завод приезжали корреспонденты газет, директор так им и говорил: «Журбиными поинтересуйтесь. Одни могут корабль построить. Даже технолога своего имеют». Называя технолога, директор имел в виду Антона.
Не изменил этому широкому «семейному профилю» и Алексей.
В разгар войны, когда младший из сыновей Ильи Матвеевича еще учился в шестом классе, на заводе создалось трудное положение из–за недостатка кадров. А работать было надо, и работать ничуть не меньше, чем в мирные времена. «Алексей, — сказал однажды отец, — как посмотришь, если, например, тебе придется уйти из школы? Как тебя насчет учения — крепко тянет или не очень?»
Алексей никогда не задумывался — хочется ему ходить в школу или не хочется. Заведен порядок: все ребята учатся, — и порядок казался нерушимым. Вопрос отца удивил Алексея. Он промолчал. «Я не к тому, чтобы вовсе не учиться, — продолжал отец, не зная, как истолковать его молчание. — Я к тому, чтобы тебе пока поработать на заводе, подсобить нам маленько. Голова если на плечах есть, потом доучишься».
Для такого разговора отец, словно нарочно, уселся за круглый столик, который ко дню его рождения год назад изготовил в школьной мастерской Алексей. Ножка у столика была точеная, столешница с красивым набором из ясеня, клена и карельской березы. Даже Виктор, столяр–краснодеревец высшей квалификации, одобрил Алексееву работу, когда столик был принесен домой.
«Мастерство тебе дается, — говорил отец, постукивая пальцем в столешницу. — Ну, а по какой линии пойти — по столярной или еще по какой, давай думать вместе».
Ошеломленный возможной переменой в его жизни, Алексей продолжал молчать. В его сознании давно и прочно укоренилась мысль о том, что до семнадцати лет он будет писать диктовки и решать задачки, а дальше… об этом «дальше» он еще не задумывался. Он еще был мальчишка, и интересы его были мальчишечьи. И вдруг представился случай стать рабочим — таким же, как Виктор и Костя, как дядя
Алексей молчал, обрадованный и взволнованный. Стать самостоятельным рабочим — да кто же от этого откажется?!
Но Илья Матвеевич по–своему истолковал молчание сына. Молчит — значит, нужно повлиять на его сознательность, напомнить парню, что такое рабочий класс, о котором Илья Матвеевич любил поговорить и говорил всегда с величайшей гордостью.
«Пойми, Алеха, — продолжал он проникновенно, — мир держится на рабочем и на крестьянине. Все, что ты видишь вокруг себя, — дом этот, столы, стулья, одежда, швейная машина, лампочки, выключатели, хлеб, — все дело рабочих и крестьянских рук. И куда ни взгляни — паровозы, автобусы, корабли, целые города, — всё они и они, трудовые руки, сделали. Рабочий класс — творец, потому он и самый главный, потому и партия наша всегда на него опиралась».
Все это Алексей слышал уже не раз, он в школе узнал начала политической грамоты, узнал, что и в революциях, и в мирном строительстве рабочий класс должен идти в союзе с трудовым крестьянством, но молчал, боясь рассердить отца в такую решительную минуту.
«Я бы хотел по металлу, — сказал он, чтобы не затягивать разговора и не дать отцу опомниться: а то еще передумает. — По дереву не больно нравится». — «Ну и иди, сынок, по металлу! — оживился отец. — Дело твое».
Так Алексей пришел на завод в обучение к старым мастерам. Сначала он пробовал токарничать, но вскоре его привлекла судосборка и особенно клепка. Освоив пневматический молоток под руководством своего дяди, Василия Матвеевича, он клепал медленно, но очень тщательно. Головки заклепок у него получались ровные, красивые. «По–нашему работает твой младший», — говорили Илье Матвеевичу старые клепальщики при встречах.
Когда Алексей получил первую получку, он всю ее, до копейки, принес домой и отдал матери. Едва вернулся с завода Илья Матвеевич, Агафья Карповна выложила перед ним на стол пачку десяток. В глазах ее были и гордость и слезы — всё вместе. Илья Матвеевич пересчитал деньги, подергал себя за бровь, сказал: «Вот, Алешка, ты и могильщик капитала! Хозяин земного шара».
На следующий день после работы, выхлопотав в отделе рабочего снабжения ордер, он повел Алексея в универмаг и, якобы на его первую получку, купил ему самый дорогой, какой только нашелся в универмаге, самый лучший бостоновый костюм. «Хозяин должен и ходить по–хозяйски. Понял?»
Алексей быстро поднимался по. трудовой лестнице. Лицом он походил на свою, известную ему только по фотографиям, бабушку Ядю, а характером выдался в деда, каким тот был в молодости, — немножко замкнутый, сосредоточенный, как говорят, себе на уме. Через пять лет он достиг мастерства, какое старым клепальщикам давалось десятилетиями. А полгода назад произвел чуть ли не резолюцию на стапелях. Он реконструировал пневматический молоток, ускорил действие его ударного механизма, затем перестроил бригаду, и выработка бригады возросла в несколько раз.