Избранная лирика

Борис Константинович Ковынев родился 23 февраля 1903 года в деревне Милорадово Полтавской губернии в семье служащего. Здесь он поступил учиться в начальную школу, а когда окончил ее, родители переехали в Полтаву. Ковынев продолжает учебу в реальном училище, закончить которое ему не удается из-за первой мировой войны.

В 1915 году семья Ковыневых переехала в Тифлис, ставший второй родиной поэта. В Тифлисе, еще до установления Советской власти в Грузии, Ковынев впервые публикует свои стихи, преисполненные революционного пафоса, горячо откликается на мировые события, воспевает труд простых людей наравне с трудом поэта. После установления Советской власти на Кавказе возглавляет Боржомский комитет комсомола.

В 1924 году поэт переезжает в Москву и поступает учиться на литературное отделение Рабфака искусств. В это время его стихи уже публикуются в центральной печати.

В молодой комсомольской поэзии Ковынев выступает в основном как лирик. В издательстве «Новая Москва» выходит первая книга поэта, хорошо принятая читателями. В течение последующих шести лет Ковынев выпустил более десяти поэтических сборников, наиболее зрелым из которых является «Солнце взрослых». Книгу к печати рекомендовал Алексей Максимович Горький. Из Сорренто он написал Борису Ковыневу письмо, очень тепло отозвавшись о его стихах. Это надолго вдохновило молодого поэта.

В 1959 году в издательстве «Советский писатель» вышел сборник стихов Бориса Ковынева «Искусство полета», получивший высокую оценку в прессе. В нем Ковынев проникновенно воспевает нашу Родину, труд простых людей, подвиг русского

народа в грозные годы Великой Отечественной войны. Природа и любовь по-прежнему остаются его излюбленной темой.

Тяжелый недуг приковал Бориса Константиновича к постели, но страстная любовь к поэзии неизменно укрепляет его волю к жизни: он упорно работает в агитплакате, печатается в центральных газетах, участвует в литературных конкурсах. Оптимист, остроумнейший человек, он веселой шуткой умеет поднять настроение людей. Много лет консультирует он молодых поэтов, двери его скромной квартиры в Нагатине всегда гостеприимно распахнуты для энтузиастов поэтического слова.

Л. Кедрина

Спутнице моей жизни —

Елене Долиной

посвящаю эту книгу.

Человеку так дано от века! Словно сон, Невероятный сон, С древних лет волнует человека То, к чему не прикоснулся он. Мальчугану по ночам не спится, Ни о чем ему не говори. У него товарищи — Жар-птица, Робинзоны и богатыри. У него друзья — Орангутанги. Небывалым он по горло пьян, И живет он на далеком Ганге, В шалаше из листьев и лиан. Был и я таким же фантазером. Сколько раз в ночную тишину Я грустил по сказочным озерам И в снаряде мчался на Луну. Но однажды, в годы оперенья, Чтоб меня избавить от проказ, Дали мне прочесть стихотворенье И рассказ. Коротенький рассказ. С той поры как будто не бывало Игр, и пташек, и жужжанья пчел. На странице старого журнала Я Максима Горького прочел. Подо мной скрипела табуретка. Ночь за ночью (Светлая пора!), Алексей Максимович, нередко Проводил я с Вами до утра. Ничего, что был мне сон неведом, Что за чтеньем проходил обед. Страсть к борьбе, К работе и к победам Заменила юношеский бред. И, мою энергию утроив, В чудном свете, Будто под луной, Вырастали образы героев, Становились в ряд передо мной. Буревестник жег воображенье: Тише, море, тише, не гуди! Вот Челкаш, Не знавший поражения, Данко вслед за ним в изнеможенье Вырывает сердце из груди. Все они, и третий, и четвертый, Что кипели в жизни, как в бою, Окрыляли страстью неистертой И здоровьем молодость мою. Алексей Максимович! Не фраза. Кто Ваш пламень в сердце не носил, После Вас не бился до отказа, Не работал до последних сил! С Вами легче и препятствий глыба, И тоска не тронет сердца вновь. Алексей Максимович, Спасибо! За огонь, За бодрость, За любовь!

1928

Кузнец кует, полярники плывут Сквозь снежный шторм. Я воздвигаю зданье. Я каменщик, И я люблю свой труд — В нем есть большая радость созиданья. Как ты, поэт, в безмолвии ночей Кладешь слова, чтоб зазвучали песней, Так я кладу дома из кирпичей. Я каменщик. Что может быть чудесней! Есть у меня хорошие друзья. Один на Курской служит машинистом. Он так пленен движеньем, гулом, свистом, Что жить ему без этого нельзя. Когда он мчится — Все дрожит вокруг, Звенят рожки, взлетают семафоры. Готов ли путь? Через минуту скорый! А скорый — вот! Его ведет мой друг! Мелькнул — и нет... Лишь фонарем сверкнул. Лишь прокричал гудком горластым: «Смирно!..» И все леса на всем пути обширном Становятся в почетный караул. Другой мой друг — таежный лесоруб. Богатырем его зовут недаром: Идет молва, что он одним ударом Сорокалетний сваливает дуб. Еще крылом не шевельнул рассвет — А уж его не сыщешь. Непоседа! Еще скажу про своего соседа: Он человек задумчивый. Поэт! Его стихи, как радуга, горят, И кажется, когда закроешь веки, Что он не сам, А нивы, горы, реки Через него с народом говорят. Однажды он опасно захворал. Врач говорил, склонившись у матраца: — Опять стихи!.. Я буду с вами драться! Бот вам хинин, а на ночь бромурал. — Волнуясь, врач переходил на «ты». — Не бормочи. Лежи... Ведь это, это... — Не понимал старик, что для поэта Нет ничего страшнее немоты. Почти в бреду он написал стихи, А через год в Крыму и на Байкале Я слышал, как их пели пастухи И моряки на крейсере читали. Учитель учит грамоте детей. Пилот летит на север сквозь ненастья. Мы все горды профессией своей И славим труд, Творящий жизнь и счастье.

1939

Веселей,

молоточки, трезвоньте, Сыпьте в уши веселый горох! На Каляевской, В коопремонте, Мы работаем до четырех. По окну и рекламной картинке Мастерскую нетрудно найти. Коль у вас захворали ботинки, Заходите ко мне по пути... Я разглажу морщинки на коже, Подравняю подошвы края. У ботинок, товарищи, тоже Есть скрипучая старость своя. Если раньше положенной нормы Истекает их жизненный путь, Я могу им изящество формы И фабричную юность вернуть. Усадив на скамейку клиента (Дескать, сами с усами, не ной), Осторожно, как врач пациента, Я исследую туфель больной. И сейчас же С проворностью бойкой Набиваю набойку иль две, Чтобы, цокая новой набойкой, Вы уверенно шли по Москве. Посмотрите в минуту покоя На носок сапога-удальца. Есть у обуви что-то такое... Ну... почти выраженье лица. Предо мной элегантные туфли. Их потрепанный облик не врет: Порыжели они и пожухли, До упаду танцуя фокстрот. Без желания туфли такие Я беру, чтобы выправить рант. Но вчера сапоги боевые Мне принес молодой лейтенант. Загорелые, смуглые лица, Голенища сверкают, как жесть. В них упругая стойкость границы И холодное мужество есть. На тропинке, от слякоти ржавой, Не они ль проверяли посты? И шпион агрессивной державы Убирался обратно в кусты. Рвали их дождевые потоки, Обжигала шальная пальба, Но стояли они на Востоке, Будто два пограничных столба. Отдыхали в походном жилище, Где тревогой пропитана мгла. И не зря поперек голенища Многодумная складка легла. Добродушно, нахмурившись бровью, Лейтенант говорит: — Помоги! — И конечно, с особой любовью Починю я его сапоги.

1938

В житейских бурях закалилась сила. Я шел, и падал, и вставал опять. Мне даже горе счастье приносило: Ведь горе учит, как не унывать И как нести сквозь грозы и страданья Мечту неугасимую свою. Сам в легендарном я рожден краю И славлю жизнь, достойную преданья.

1961

Опять раздумье! Отвяжись! Не разрешить вопроса. Как умирающая жизнь, Дымится папироса. Прядется мыслей волокно. Зачем? Пустая трата! Зачем становится окно Синей денатурата? Ах да, ведь ночь на рубеже. Часы шагают к ночи. Так, значит, жизнь моя уже На целый день короче? Идут года. Пройдут года. Столетья канут в бездну. Но остаются навсегда Плоды разумного труда. Умру, но не исчезну.

1960

Раз поэта встретила гроза, Приласкала и спросила: — Кто ты? Отчего твои глаза Словно две осенних непогоды? И, не дрогнув, отвечал поэт: — Почему случается такое? Оттого, что не было и нет У меня покоя. Посиди со мною, подожди, Наклонись, Коль можешь наклониться, — Ты увидишь: Грозы и дожди У меня завернуты в страницы. У грозы растаяло лицо, И она, чтоб помнить встречу эту, Уходя, из молнии кольцо Подарила мрачному поэту.

1935

Девушка в белом платье, С задумчивыми глазами Цвета морских туманов Встретилась мне в переулке. Прошла, не взглянув на меня. И все это: камни, грохот, Ругань у подворотни — Так не шло этой девушке, Было ей не к лицу. Может быть, в эту минуту Серые стены зданий Ей казались высоким мысом, О который с гулом прибоя Разбивался уличный шум... А может быть, это студентка Строительного института, И профиль дворца, как песня, Мерещился ей вдали. О чем-то, как мачта, стройном И легком, как небылица, Думала эта девушка В белом, красивом платье. Недаром же мне казалось. Что из берегов выходили Ее большие глаза. И я понимал, что оба По образу наших мыслей Мы родственны, даже больше: Мы страстно друг друга ищем. Но чтобы не быть нескромным, На улице с незнакомой Трудно заговорить. И все ж подойду, иначе В бездонных глубинах жизни Утонет и эта капля И мне не найти ее... ...Я долго слежу за нею Безмолвно кричащим взором, А ветер ее уносит, Как белую чайку, вдаль.