Избранная
Шрифт:
Члены фракции гикают, потрясают кулаками и выстраиваются в очередь, порой отпихивая друг друга, чтобы занять лучшее место. Почему-то я оказываюсь первым неофитом в очереди, сразу перед Юрайей. Между мной и скоростным спуском всего семь человек.
И все же в глубине души раздается голосок: «Мне что, нужно ждать целых семь человек?» Я испытываю странную смесь ужаса и нетерпения, незнакомую до сих пор.
Следующий член фракции, совсем молоденький парнишка с волосами до плеч, запрыгивает в перевязь на спине, а не на животе. Когда Зик толкает его вниз по стальному канату, он широко
Похоже, члены фракции совсем не боятся. Они ведут себя, как будто проделывали это уже тысячи раз, и, возможно, так и есть. Но, оглядываясь через плечо, я вижу, что большинство неофитов бледны или встревожены, даже если оживленно болтают друг с другом. Что происходит между инициацией и вступлением в фракцию, что превращает панику в восторг? Или люди просто учатся прятать свой страх?
Передо мной три человека. Очередная перевязь; лихачка ныряет в нее ногами вперед и скрещивает руки на груди. Два человека. Высокий крупный парень подпрыгивает вверх и вниз, как ребенок, прежде чем забраться в перевязь и унестись с пронзительным визгом, отчего девушка передо мной смеется. Один человек.
Она запрыгивает в перевязь головой вперед и вытягивает руки, пока Зик закрепляет ремни. Моя очередь.
Я дрожу, пока Зик подвешивает мою перевязь на трос. Пытаюсь забраться внутрь, но ничего не получается; руки дрожат слишком сильно.
— Не волнуйся, — шепчет Зик мне на ухо.
Он берет мою руку и помогает залезть в перевязь, лицом вниз.
Ремень обнимает мою поясницу, и Зик толкает меня вперед, к краю крыши. Я скольжу взглядом по стальным балкам и черным окнам здания, до самого потрескавшегося тротуара. Как глупо, что я на это пошла! И как глупо, что мне нравится, как сердце бьется о грудину и пот собирается в линиях на ладонях!
— Готова, Сухарь? — ухмыляется Зик. — Должен сказать, я впечатлен, что ты не вопишь и не рыдаешь уже сейчас.
— Я же говорил, — замечает Юрайя. — Она лихачка до мозга костей. А теперь займись уже делом.
— Осторожнее, братец, а то забуду затянуть твои ремни как следует, — парирует Зик и хлопает себя по колену. — И тогда — шмяк!
— Ага, конечно, — отвечает Юрайя. — И тогда наша мать сварит тебя заживо.
Когда я слышу, как он говорит о своей матери, о своей невредимой семье, мою грудь на мгновение пронзает боль, словно кто-то воткнул в нее иглу.
— Только если узнает.
Зик тянет за шкив, прикрепленный к стальному тросу. Шкив выдерживает — слава богу, ведь если он сломается, мне не миновать мгновенной и верной смерти. Зик смотрит на меня и произносит:
— На старт, внимание, м…
Не договорив «марш», он отпускает перевязь, и я забываю о нем, забываю о Юрайе, о семье и обо всем, что может сломаться и повлечь мою смерть. Я слышу, как металл скользит по металлу, и чувствую ветер, такой яростный, что слезы наворачиваются на глаза, когда я мчусь к земле.
Мне кажется, что я лишилась плоти, лишилась веса. Болото впереди выглядит огромным, его бурые лоскуты простираются дальше, чем достигает взгляд, даже с такой высоты. Воздух настолько холодный и быстрый, что лицу больно. Я набираю скорость, и из груди рвется радостный крик, который сдерживает только
В надежном коконе ремней я раскидываю руки в стороны и представляю, что лечу. Я мчусь к улице, потрескавшейся, пятнистой улице, которая безупречно повторяет каждый изгиб болота. Здесь, наверху, наконец получается вообразить, каким было болото, когда было озером, — в нем отражалось небо, превращая воду в расплавленную сталь.
Мое сердце бьется так сильно, что больно, и я не могу кричать, не могу дышать, но зато чувствую все, каждую жилку и каждую мышцу, каждую кость и каждый нерв; все ожило и гудит в моем теле, как будто заряжено электричеством. Я — чистый адреналин.
Земля растет и выгибается подо мной, и я вижу крошечных людей на мостовой внизу. Мне следовало бы вопить, как любому разумному человеку на моем месте, но когда я открываю рот, я лишь радостно гикаю. Я кричу громче, и фигурки на земле потрясают кулаками и кричат в ответ, но они так далеко, что я их почти не слышу.
Я смотрю вниз, и земля расплывается под мной, сплошь серое, белое и черное, стекло, асфальт и сталь. Завитки ветра, мягкие, словно пряди волос, обвивают мои пальцы и тянут руки назад. Я пытаюсь снова прижать руки к груди, но мне не хватает сил. Земля становится все больше и больше.
Я не снижаю скорость еще по меньшей мере минуту, а лечу параллельно земле, будто птица.
Когда скорость падает, я провожу пальцами по волосам. Ветер завязал их узлами. Я вишу футах в двадцати над землей, но теперь эта высота кажется ничтожной. Я тянусь за спину и пытаюсь расстегнуть ремни, которые удерживают меня на месте. Пальцы дрожат, но мне все равно удается ослабить ремни. Толпа членов фракции стоит внизу. Они держат друг друга за руки, образуя подо мной сеть.
Чтобы спуститься, я должна им довериться. Должна признать, что эти люди принадлежат мне, а я им. Это более отважный поступок, чем соскользнуть по канату.
Я ползу вперед и падаю. Сильно ударяюсь о руки. Кости запястий и предплечий впиваются мне в спину, а ладони обхватывают плечи и помогают встать. Не знаю, чьи руки держат меня, а чьи — нет; я вижу улыбки и слышу смех.
— Ну как? — Шона хлопает меня по плечу.
— Мм…
Члены фракции глядят на меня. Ветер поиграл с ними, как и со мной; в их глазах — адреналиновая лихорадка, волосы растрепаны. Я знаю, почему мой отец называл лихачей кучкой сумасшедших. Он не понимал… не мог понять чувства локтя, которое возникает, лишь когда рискуешь жизнью вместе с другими.
— А когда можно будет повторить? — спрашиваю я.
Мои губы расплываются в улыбке. Окружающие смеются, и я смеюсь вместе с ними. Я вспоминаю, как поднималась по лестнице с альтруистами, как наши ноги топотали в унисон, как мы были одинаковыми. Сейчас все иначе. Мы не одинаковы. И все же мы едины.
Я смотрю на небоскреб Джона Хэнкока, до которого так далеко, что я не вижу людей на крыше.
— Глядите! Вот он! — Кто-то указывает мне за плечо.
Я слежу за пальцем и нахожу маленькую темную фигурку, которая скользит по стальному тросу. Через несколько секунд я слышу вопль, от которого кровь стынет в жилах.