Избранницы короля
Шрифт:
Барбара родила еще одного младенца — девочку, которую нарекла Шарлоттой и тут же объявила королевской дочерью. Королю, ушедшему с головой в государственные дела, на сей раз даже некогда было это оспаривать.
В марте пришлось-таки объявить Голландии войну.
Страна гудела от возбуждения. Силами лондонского Сити был выстроен большой военный корабль под названием «Верный Лондон». Командование флотом принял на себя герцог Йорк.
Пришла теплая и долгожданная после затянувшихся зимних холодов весна; страна с нетерпением ждала известий с полей морских сражений. Пушечная пальба с моря доносилась до самого Лондона; горожане пребывали в напряжении, но не сомневались в победе.
Когда же наконец пришло известие о долгожданной победе и городские колокола трезвонили до изнеможения, а жители выбегали на улицы, хватая по пути все, что могло сгодиться для праздничных костров, — король был менее других склонен к ликованию. Он уже знал, что Баркли, только недавно получивший от него звание графа Фальмута, погиб во время сражения, и догадывался, что в случае продолжения войны число жертв будет неуклонно расти.
Однако нежданно на улицах Лондона появился враг страшнее голландцев. Теплым апрельским вечером горожанин, направлявшийся из собора святого Павла в сторону Чипсайдского рынка, неожиданно занемог и улегся прямо на мостовую, не в силах продолжать путь. Всю ночь он пролежал там в лихорадке и в бреду, а к утру скончался; утром подошедшие к подойнику люди, увидев на его груди зловещее пятно, в страхе разбежались, но было уже поздно: к этому времени на улицах появились новые жертвы. По всему городу, от набережной до Олдгейта, мужчины и женщины, занятые обычными делами, вдруг начинали шататься как пьяные и, глядя перед собою невидящими глазами, устремлялись к себе домой, а те, что совсем не могли идти, ложились и умирали прямо на улице.
В Лондон пришла великая чума.
Время ли было ликовать по поводу одержанных побед? Да, близ Харвича англичане захватили восемнадцать больших голландских судов и потопили еще четырнадцать; да, грозный адмирал Обдам не страшил больше англичан, потому что взлетел на воздух вместе со своей командой, — и все это ценой одного лишь потопленного английского корабля. Правда, вслед за Фальмутом пали и другие превосходные флотоводцы: Мальборо, Портленд, адмиралы Гаусон и Самптон.
Но чума все нарастала, потрясая Лондон своей жестокостью. Суровую зиму сменило необычно жаркое для Англии лето. Над сточными канавами стояла убийственная вонь, потому что жители зачумленных домов поневоле выплескивали помои прямо из окон. На улицах умирали мужчины, женщины. Оказывать помощь человеку, упавшему на обочине, стало опасно; во всяком недомогании мерещилась смертоносная чума, и многие заболевали уже просто от ужаса. Смерть и страх носились в воздухе, по городу бродили смерть и страх.
До конца этого черного для Англии года чума унесла жизни не менее ста тридцати тысяч человек. Лондонцы возвращались в столицу, к своим домам и делам, но понесенные ими потери были так велики, что страна, к тому же до сих пор воевавшая с Голландией' пребывала в более плачевном состоянии, нежели когда-либо на протяжении всей истории.
Именно в это время надежды Екатерины на наследника неожиданно возродились: она снова была беременна.
Над горькими стенаниями измученного народа взошел 1666 год.
Чума нанесла стране невероятно жестокий удар. Торговля и ремесло все лето бездействовали, и, стало быть, денег на оснащение флота не было. Именно этот момент французы выбрали для того, чтобы вступить в военный союз с Голландией. Теперь Англия, разоренная и почти растерзанная чумой, должна была давать отпор двум противникам вместо одного.
Англичане самоуверенно заявляли, что им «не страшны никакие мосье», однако король был Печален. Его удручало сознание того, что народ, к которому принадлежала его родная мать и с которым он сам чувствовал теснейшую связь, поднял против него оружие. Более того, на его Англию, только что опустошенную смертоносной чумой и не имевшую средств для успешного ведения войны, ополчились две величайшие в мире державы.
В марте того же года из Португалии пришло печальное известие, о котором, по совету короля, королеве решено было не говорить.
— Она будет очень огорчена, — сказал Карл. — А ввиду ее слабого здоровья я, особенно теперь, предпочел бы оградить ее от лишних потрясений.
Однако долго скрывать от нее новость было невозможно. По заплаканному лицу донны Марии королева догадалась о том, что что-то стряслось, притом это «что-то» связано с их родиной, ибо нив каком другом случае донна Мария не стала бы так переживать.
Наконец она узнала правду.
Ее матушка умерла! Непостижимо! Они простились всего только четыре года назад, но за эти четыре года в жизни Екатерины произошло; столько всего, что порой, в своей любви к мужу, она забывала о матери. Теперь же, зная, что ее больше нет и что они никогда уже не увидятся, она была безутешна.
Лежа на постели в своей опочивальне и беззвучно плача, она перебирала в памяти дорогие сердцу детские воспоминания.
— О, матушка, — бормотала она, — будь вы здесь со мною, возможно, ваши советы надоумили бы меня, как вести себя и что делать!.. И, возможно, Карл не смотрел бы на меня теперь с тем снисходительным терпением, кое единственно я способна в нем возбудить...
Ей вспоминалось, как страстно желала ее мать этого союза и как она внушала дочери, что именно ей, ее любимой Екатерине, суждено спасти свою страну; вспоминались материнские наказы, данные при расставании.
— Матушка, — бормотала она, — миленькая моя... Я все сделаю, поверьте!.. О, пусть он снисходит до меня, пусть я всего лишь супруга, навязанная ему обстоятельствами, а он окружен прекрасными дамами, которых выбрал для себя сам, — пусть!.. Все же я не забуду ваших наставлений и всегда, всегда буду заботиться о благе моей страны!..
В этот год все казались словно бы раздражительнее обычного.
Когда Екатерина, в знак траура по матери, велела дамам являться ко двору с гладко зачесанными волосами и без мушек на лице, леди Кастлмейн открыто вознегодовала; что, впрочем, было неудивительно: ведь она тщательнейшим образом продумывала свою прическу и расположение мушек на лице. Теперь кое-кто успел заметить, что с зачесанными назад волосами и без мушек она уже не так ослепительно Красива, как прежде.
Это Несказанно огорчало леди Кастлмейн, а неувядающая страсть короля к Фрэнсис Стюарт отнюдь не улучшала ее настроения.
Как-то весной Екатерина сидела у себя в апартаментах в окружении придворных дам, среди которых оказалась и Барбара. Разговор шел о Карле.
Екатерину беспокоило здоровье Карла, подорванное тяжкими испытаниями минувшего года. Однажды во время осмотра кораблей на реке он, обманутый ярким солнцем, снял с себя парик и теплый камзол и простудился, да так до сих пор еще и не оправился как следует.
Обернувшись к Барбаре, Екатерина сказала:
— Думаю, ему не стоит сейчас бодрствовать допоздна. Он часто засиживается у вас; это вредит его здоровью.