Избранник вечности
Шрифт:
Пройдя за воротами вдоль берега моря, они обнаружили возлежавшего на песке пожилого и небрежно одетого человека. С безмятежным выражением лица он грел тщедушное тело в лучах низкого осеннего солнца. При виде незнакомцев не изменил положения, продолжая наслаждаться собственным состоянием души и тела…
Александр, готовый к любой выходке чудака, удивился, что этот человек при его появлении проявил презрительное равнодушие. К нему, самому могущественному человеку во всей Греции! Справившись с эмоциями, соскочил с коня, подошел к старику.
– Ты
– А ты видишь Диогена. Слышал обо мне? – прозвучал ответ.
Становилось понятным, что философ не желает проявлять к гостю ни беспокойства, ни уважения.
– Я Александр, царь Македонский. Ты не боишься меня?
– А разве есть причина тебя бояться? Неужели ты – Зло?
Александр в растерянности повернулся к свите, призывая стать свидетелями непредсказуемого разговора.
– Нет, я – Добро.
– Тогда зачем мне бояться Добра? – произнёс Диоген с полным безразличием. И добавил: – Киникам* незачем кого-то бояться.
Александр ухватился за любезно подброшенную тему:
– Почему тебя называют «киником»?
Искоса бросив на собеседника изучающий взгляд, философ усмехнулся краем губ.
– Платон виноват. Его насмешка. Назвал меня «кусачим Диогеном» за то, что нападал в спорах. Люблю причинять муки завистникам такого рода укусами. Но укусы неболезненные, они для настроения. Опаснее всего кусаются осведомители и льстецы.
Воспоминания о спорах с Платоном, видимо, взбодрили старика. Он повернулся, лёг спиной на песок и вдруг с озорным любопытством посмотрел на Александра, снизу вверх.
– Да, я кусачий. Кусаю, как пёс, как уличная собака. А киниками греки называют бродячих философов вроде меня; тех, кому ничего от них не нужно. Лишь бы не приставали с дурными вопросами.
Александр смутился. Выручил Диоген, продолжил свою мысль; видимо, ему нравилось такое сравнение:
– Ведь по-гречески «собака» – «кинес»; вот и прилипло ко мне прозвище. А я не обижаюсь. Понимаю, что живу, подобно псу – неприхотливо, дома своего не имею, питаюсь тем, что найду. Но спроси меня, доволен ли я такой жизнью, отвечу – доволен, да так, что на другую менять не хочу.
– Но зачем ты живёшь не в доме, а на улице? Не лучше ли быть тебе в тепле, в заботах родных и близких людей?
– Если бы я жил дома, как все люди, за глухими стенами из камня, люди бы меня не замечали, а я – людей. На улице я вижу плохих людей, их много. Они больны головой, их надо лечить любомудрием, иначе – философией; только она излечивает от всех недугов.
– Соглашусь с тобой. Но если ты пёс, то какой породы?
– Я вижу в тебе хорошего философа, если задаёшь подобный вопрос. Не зря молва говорит, что твой наставник Аристотель – лучший преподаватель Академии Платона. Знаю, знаю, как Платон жаловался, что Аристотель часто не соглашался с ним в спорах, брыкал его, как сосунок-жеребенок свою мать.
Сухие глаза Диогена неожиданно заблестели.
– Что же касается моей породы, когда голоден, я мальтийский пёс, а значит,
Диоген коротко хохотнул:
– Многие её хвалят, а на охоту взять не решаются. Хлопот не оберёшься! Кто хочет общаться со мной, боится неприятностей. Тем живу: кто бросит кусок – тому виляю хвостом, кто не бросит – того облаиваю, а злого человека – и покусаю.
Александр почувствовал себя свободнее, разговор начал интересно складываться. Помимо любопытства у него появилось желание понять смысл такого, казалось, неестественного существования мудрого человека.
– Диоген, из всего, что говорят о тебе, я пока постиг лишь малую часть. А хочется узнать больше, услышав твои слова.
– А что говорят?
Диоген хитро прищурился; по характерным складкам, отобразившимся на сморщенном лице, ему давно известно, что говорят о нём люди. Но, видимо, ему хотелось это услышать от нежданного собеседника.
– Я слышал, что во время пирушки один шутник бросил со стола кости в твою сторону со словами: «А это собаке».
– Не скрою. – Диоген удовлетворённо кашлянул. – Он и остальные гости смеялись. А ты не знаешь, чем закончилась эта история? Я поступил, как собака в подобных случаях. Подошел сзади к шутнику и помочился на его ногу. Он сильно возмущался, а другие смеялись от души.
Диоген задумался, видимо, переживая приятные воспоминания. Александр прервал молчание:
– Позволь спросить, где твой дом?
– А вот! – Философ безразлично махнул рукой в сторону вместительного глиняного кувшина, пифоса*. – Кому-то он в хозяйстве не понадобился из-за трещины. Мои слушатели обнаружили его и притащили сюда. В нём живу.
– Ты называешь его своим жилищем?
– Для собаки конура, для меня – пифос.
– Но впереди зима, будет холодно. В нём нет очага, на чём будешь готовить еду? Как согреться?
– Укроюсь одеялом.
Через широкую горловину сосуда Александр разглядел подстилку из засохших водорослей, ветхий шерстяной плащ с дырами. «На полу» медный светильник с помятыми боками, глиняная чаша.
– А что ест любитель мудрости Диоген? – не отступался Александр.
Диоген не стал отмалчиваться:
– Мышь довольствуется совсем малым. Вот и я не стремлюсь к лишнему. Есть холщовая сума, посох да плащ; в зиму греет не хуже одеяла. Из еды – чечевичная похлебка и лепёшка.
– Разве ты не боишься прослыть нищим? Для свободнорожденного эллина должно быть зазорным такое существование. Люди таких не любят, презирают!
– Мне хватает того, что у меня сейчас есть и завтра будет. Меня не отвлекают заботы о еде и удовольствиях. Я сыт философией, оттого уверен, что бедность – не убогость. А как чувствуют себя богачи? Они в бесконечных желаниях заботятся о том, чтобы копить богатство и затем тратить его. Сколько хлопот у несчастных в этом смысле богачей! Но главное, что из-за вечного стремления богачей иметь ещё больше происходят войны, разорение и гибель народов.