Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни (Привилегированное дитя)
Шрифт:
— Видите ли, для нее было несколько сложно заметить такую тонкую грань, — колюче ответила я. — Та ночь оставила ее вдовой с двумя детьми на руках и без всяких средств к существованию. Если они не преследовали таких целей, то следовало быть поаккуратней.
Ральф поднял на меня глаза, совсем не обескураженный моим неожиданно резким тоном.
— О, знать! — протянул он. — Узнаю твой голос!
Я готова была извиниться, но Ральф тут же, казалось, забыл все, что я сказала, и, опираясь на руки, перебрался к краю пруда.
— Чтобы добиться успеха, надо заставить форель думать, что ваша рука — это какой-то
Ральф стянул с себя куртку и расстелил ее на земле между нами. Затем закатал рукава, тщательно сполоснул руки в воде пруда и даже растер между пальцами немного грязи, зачерпнутой со дна. Я тоже закатала свои кружевные манжеты до локтя, и мы улеглись рядышком, молча глядя на зеркальную гладь воды.
Рябь на поверхности исчезла, и я обнаружила, что рассматриваю его лицо в воде. Сейчас оно казалось гораздо моложе, в темной воде не были видны скорбные морщинки у уголков рта и между бровями. Отражение не могло принадлежать ни старому, ни молодому человеку, оно будто бы принадлежало какому-то вечному существу, такому же вечному, как деревья вокруг нас, как земля, из которой они росли.
Я вспомнила легенду о Каллере, которая описывала его как какое-то темное божество, утащившее Беатрис в свой мир, и невольно вздрогнула при мысли, что нахожусь в самой глуши вайдекрских лесов наедине с убийцей. Ральф повернул голову в ответ на мое почти неуловимое движение и без улыбки взглянул на меня.
— Посмотрите на себя, — прошептал он, как будто понял, о чем я думаю.
Я послушно отвела взгляд и посмотрела на свое отражение. И вот тут я сразу поняла, почему дядя Джон побледнел, увидев меня, и почему не мог отвести от моего лица глаза Ральф в тот день в деревне.
Я никогда не видела портретов Беатрис и не слышала описания ее внешности, кроме разве что того, что у нее были рыжевато-каштановые волосы и зеленые раскосые глаза. Но я видела ее лицо в зеркале во время того сна и помнила ее улыбку. Поэтому сейчас, когда темная вода изменила цвет моих волос и глаз, сделав их немного темнее, я видела, что похожа на нее, словно дочь. Правда, мои глаза не были такими раскосыми, а подбородок таким твердо очерченным, как у нее, но, видя это отражение перед собой, никто не мог бы сказать, кому из нас оно принадлежит.
— Вам нечего бояться меня. — Ральф обращался к моему отражению и говорил очень нежно. — Я никогда не смогу забыть, что она умерла и что вы совсем другая — и чудесная — девушка. Вы очень сильно напоминаете ее, но я не из охотников за привидениями.
Мы помолчали несколько минут.
— Руки стали холодными? — по-деловому спросил он.
Я кивнула.
— Тогда, не поднимая ряби и не взбаламучивая воду, вы заводите руки под берег. Держите их неподвижно, будто это рыба. — Он медленно подвигал руки к берегу, растопырив пальцы. — Одна есть, — тихо проговорил он. — Не шевелитесь.
Я послушно замерла.
— Вы гладите ее живот, — снова тихо заговорил он. — Вы нежно-нежно проводите пальцем по ее животу. Форель очень любит это, она сразу будто засыпает. Потом, когда вы чувствуете, что рыба
С этими словами Ральф отпрянул назад, и между нами на земле забилась большая серебристая рыбина. Я инстинктивно вздрогнула, и он засмеялся, глядя на мое перепуганное лицо. Подняв с земли камень, он сильно стукнул форель по голове, та еще раз дернулась и замерла.
— По-моему, она еще жива, — с трудом проговорила я.
— Нет, можете быть уверены. В следующий раз проделайте то же самое сами. Мне нужно было и сейчас уступить вам, но так как с тех пор, как я браконьерствовал в последний раз, прошло много лет, я не смог противиться искушению.
Я улыбнулась и кивнула, но не совсем поняла его.
— Попробуйте теперь вы, — предложил он. — Или вам пора домой?
— Я должна быть дома к обеду в три часа, — ответила я.
Ральф перекатился на спину и сощурился на солнце.
— Тогда у вас есть еще полчаса, — уверенно сказал он.
— Дядя Джон вернется сегодня поздно, он уехал в Чичестер советоваться с юристами, — лениво заметила я. — Он очень заботится об Экре.
— Я знаю, — ответил Ральф. — Но меня пугает будущее его идеи.
— Я была уверена, что вам нравится эта идея, — удивилась я. — Что это дает шанс Экру освободиться не только от нищеты, но и от власти сквайров. Навсегда.
Ральф внимательно глянул на меня.
— Но это не совсем так, правда? Экр — это не остров. Многие из его жителей оставили деревню и уехали на заработки. И сейчас я не знаю, кто мог бы убедить их вложить заработанные деньги в какой-то общественный фонд. К тому же надо уговорить молодежь остаться в деревне, поверив в будущее. Да и богатые вокруг… — Он помолчал.
— Не все они плохие, — попыталась вставить я.
— Не все, — улыбнулся мне Ральф. — Но у них есть власть. И если дела в Экре пойдут успешно, они употребят эту власть на то, чтобы прекратить эксперимент. Я не сомневаюсь в этом. С них станется отыскать в книжках какой-нибудь закон, который объявит эксперимент нелегальным. Если они не найдут такого закона, они изобретут его. Они держат в руках всю власть в стране, а Экр — это всего лишь маленькая деревушка.
— Ну что ж — это только начало, — рассудительно сказала я, перевернувшись на живот и облокотившись подбородком на ладони, чтобы было удобнее разговаривать. — Если у нас что-нибудь выйдет, то люди и в других местах попытаются сделать то же самое.
— Угу, — согласился Ральф. — Даже если этот способ ведения хозяйства не привьется, мы будем знать причину, почему он не выжил. И если дворянство окажется сильнее нас, то это послужит уроком для тех, кто придет после нас со своими надеждами и идеями. — Он тяжело вздохнул и добавил откровенно: — Я просто разрываюсь на части. В душе я знаю, что ничего не получится, поскольку все зависит только от прихоти сквайра. До тех пор, пока земля не будет выкуплена деревней и не станет принадлежать им по закону, наш эксперимент будет висеть на волоске. И власть Лейси над Экром будет нерушима. А нельзя доверять никому, кто имеет такую власть. Ибо злоупотреблять ею так же естественно, как дышать. Это справедливо для каждого. Если вы с детства привыкли обладать властью, значит, вы уже насквозь ею развращены.