Избранное: Христианская философия
Шрифт:
Иезуит метил прежде всего в то, что составляло оригинальность и новизну книги Жибьёфа: необычную концепцию человеческой свободы [613] .
Разумеется, Анна занял великолепную позицию, и его критика должна была произвести впечатление. Жибьёф действительно дал в «De libertate» защиту <концепции> физического пробуждения, от которой отказался бы не один томист. А общий дух книги сильно отдавал мистицизмом [614] , который не мог понравиться всем читателям, даже среди наиболее страстных противников Молины. Де Лемо, Альварес и многие другие томисты были тонкими и строгими диалектиками, но спокойными и очень выдержанными, без всяких порывов и мистических воспарений в стиле де Берюлля, которыми Жибьёф постоянно перемежал свои рассуждения. Это был отличительный знак Оратории; навряд ли он внушал доверие доминиканцам. К тому же и само содержание книги Жибьёфа могло встревожить многих защитников учения св. Фомы. Определение свободы через «полноту», «бесконечность», через свойство «не обладать всем, но быть всем» звучало слишком ново и неслыханно. С точки зрения теологов, называвших себя «томистами», все это было чересчур далеко от св. Фомы. К тому же это было не слишком понятно. Свобода, о которой говорил Жибьёф и которую он приписывал человеку, становилась в некоторых случаях столь тонкой и неуловимой, что и томисты могли встревожиться.
[613]
«… novas etiam et insolitas cogitationes in exponenda libertatis natura…»[7*] Annat. Op.cit.
[614]
Ibid., p. 146.
До Жибьёфа противники Молины были согласны в том, какой ответ надо давать на обвинения, что томизм ведет к кальвинизму и устранению свободы. Они прикрывались различением собирательного и разделительного смыслов. Как человек, будучи предопределенным, может быть свободен, если он не в состоянии осуществить никакого действия, противоречащего его предопределению? А так, что человек, предопределенный Богом, остается свободен in sensu diviso, хотя и не свободен более in sensu composite [8*] . В самом деле, в человеческой свободе можно различить действие и способность. Рассматривать в свободе одновременно и действие, и способность — значит рассматривать ее in sensu composito; рассматривать действие и способность по отдельности — значит рассматривать свободу in sensu diviso. После этого легко дать ответ на обвинения в кальвинизме. Человек, предопределенный к некоему действию, остается свободным in sensu diviso, ибо его способность действовать остается свободной; у него сохраняется способность грешить и, если он хочет, упорствовать в грехе; но он не свободен более in sensu composito, ибо присущая ему способность свободной воли не может решиться ни на какое иное действие, несовместимое с его предопределением. Предопределение, таким образом, детерминирует лишь природу действия, но оставляет совершенно свободной способность [615] . Впрочем, если попросят объяснить это чудо, то неизбежно придется обратиться к всемогуществу Бога. Подобно тому, как божественное предвидение, каким Бог знает, что Петр, например, примет благодать, не отнимает у Петра возможность отказаться от нее, если он пожелает, но отнимает у Петра акт отказа и, следовательно, оставляет нетронутой его свободу, так и вечное, абсолютное и действенное решение, каким Бог решает, что помощь действенной благодати определит Петра к ее принятию, не отнимает у последнего способности отказаться от нее, если он захочет. Бог своею благодатью действует лишь таким образом, что хотя человек и может свободно отказаться от нее, но на деле от нее не отказывается [616] .
[8*]
в разделительном смысле… в собирательном смыле.
[615]
См. по этому вопросу: «De auxiliis divinae gratiae…», lib. duodecim auct. F. Didaco Alvarez[9*], lib. IX, disp. 94, art. 3.
[616]
Ibid., 9, 94, 3. Ср. также: 2,5, 4–5.
Такое объяснение стоит того, чего оно стоит, и ответ является, возможно, чисто вербальным, но он имел, по крайней мере для католических теологов, ту ценность, что сохранял слово «свобода». И даже, заметим, сохранял кое-что от свободы безразличия. Конечно, томисты ни за что не стали бы смешивать безразличие и свободу; они сурово критиковали свободу безразличия [617] , но допускали, что для того, чтобы можно было говорить о свободе, нужен минимум безразличия. Даже воля человека, предопределенного Богом, сохраняет способность ad utrumlibet [10*] в том смысле, что действенность благодати, определяющей выбор того или иного действия, не отменяет того, что человеческая свобода, рассмотренная сама по себе, могла бы сделать другой выбор. Обдумаем хорошенько это существенное противоречие, ибо в нем суть томизма. Бог определяет действие, хотя способность к свободному выбору сохраняется; одним словом, нельзя устранить из свободы известное безразличие, которое составляет часть ее сущности и которое противостоит необходимой детерминации свободного акта или свободной способности к выбору одной из противоположностей [618] . Однако Жибьёф счел своей обязанностью устранить даже этот остаток безразличия и вырвать его из нашей свободы. С его точки зрения, томистское различение излишне или, если хотите, справедливо лишь до известной степени.
[617]
Ibid., 12, 116, ad Confirmatur et 3.
[10*]
к тому или иному..
[618]
Ibid., 3, 22,36.
Вспомним о его общем принципе, что быть свободным — значит не иметь возможности грешить. На самой низкой ступени <свободы> находятся те, кто пребывает в состоянии полного безразличия; они выбирают все, что хотят, и, поскольку их природа испорчена, они стихийно выбирают зло. Более высокую ступень занимают те, чью способность желать Бог оставляет безразличной, но определяет некоторые их действия. Они более свободны, чем первые, и свободны они in sensu diviso, как того хотят томисты. Но выше них стоят те, кого Бог одарил с полной щедростью. Они не безразличны ни в плане действий, ни в плане способности действовать. Они предопределены in sensu composito, и, лишив их всякого безразличия, Бог наделил их самой совершенной и полной свободой. Отсюда у Жибьёфа вытекает необходимость нового определения истинной свободы, которое не оставляло бы никакого места для безразличия. В то же время мы видим отношение Жибьёфа к его предшественникам. Свобода Молины — это свобода язычников, безразличие к добру и злу. Свобода томистов — это полусвобода, потому что это лишь частичное освобождение от греха. Свобода как ее рассматривает Жибьёф — это абсолютная свобода, непоколебимое и окончательное пребывание в Боге, формальное участие в его наивысшем совершенстве. Представляя такое учение, Жибьёф вполне сознавал, что он в одном отношении развивает томизм, но в другом отношении отдаляется от него. Как он сам выражался, он делает явным действительное содержание некоторых ранее признававшихся принципов [619] . Однако многие томисты должны были бы испугаться, увидев, какие следствия вдруг были выведены из их принципов… Ведь пришлось бы признать, что можно быть свободным, хотя ни осуществление, ни выбор действий не в нашей власти in sensu composito. Сторонники Молины кричали о кальвинизме уже по поводу sensus divisus. А что они скажут теперь по поводу этого якобы осуществленного примирения необходимого и действенного предопределения наших способностей и действий со свободой? Многие <томисты> отступятся от этого. Анна говорит это [620] , и мы можем с полным правом поверить, что он говорит правду. Многие откажутся вступить на путь, ведущий от томизма к янсенизму, и последовать за теологом, который этот путь уже прошел до половины.
[619]
[Gibieuf]. De liberi., 1 cap., ult. sub fin.
[620]
Annat. Op. cit., p. 262.
Какое понимание человеческой свободы Анна хотел противопоставить этому новому и ложному учению? Просто-напросто учение Молины, ставшее учением всего Ордена: понимание свободы как безразличия. Анна вместе со всей своей партией возражает противнику этого учения Жибьёфу, что без свободы безразличия не может быть спасения. Хотим мы или нет, но, <отрицая безразличие>, мы впадаем в плохо замаскированный кальвинизм. Тут Анна выносит точное и страшное обвинение: тексты Кальвина, к которым Жибьёф постоянно обращается, подобраны с редким для молиниста знанием и пониманием <учения Кальвина>. Что же касается текстов Жибьёфа, то, когда они казались ему недостаточно четкими, Анна не стеснялся выводить из его системы достойные осуждения выводы [621] . Это был обычный в таких случаях метод, и с его помощью Анна доказывал, что Жибьёф зашел даже дальше, чем Кальвин, в отрицании свободы. Единственным лекарством является возвращение к пониманию свободы как безразличия [622] . Таким образом, против «De libertate» была предпринята серьезная атака, и автор трактата оказался в опасности.
[621]
Ibid., p. 17–18.
[622]
Главные фрагменты, в которых Анна защищает свободу безразличия против нападок Жибьёфа, см. на с. 17–18, 33, 72–73. Он противопоставляет его св. Августину на с. 34. Он отвечает на обвинения Жибьёфа относительно причин успеха молинизма на с. 151 и сщ. Наконец, с помощью ловкого маневра он компрометирует сразу и Жибьёфа, и де Берюлля, которого никак нельзя причислить к лику святых, если он исповедовал учения, представленные в «De libertate», на с. 145.
Спустя несколько недель после появления книги о. Анна [623] в бой вступил о. Теофиль Рейно, который на этот раз подписал свой выпад и сосредоточил его исключительно на книге Жибьёфа [624] . Очевидно, Рейно изо всех сил старался принять строгий тон и составить серьезную работу, и до некоторой степени он в этом преуспел. Что касается самой его аргументации, нужно признать, что она свидетельствует о некоторой тонкости, небесполезной в рассуждениях о подобных материях, а его критика местами достаточно проницательна. Однако его неодолимая склонность к буффонаде время от времени брала верх, и тогда вместо подлинной критики о. Анна мы видим бурлеск, живость которого в подобных дискуссиях просто удивительна.
[623]
Привилегия о. Анна выдана 3 августа 1632 г. в Сен-Жермен-ан-Ле; о. Рейно — 5 ноября 1632 г. в Париже
[624]
Nova libertatis explicatio ad lucem obscurissimis quibusque theologicis difficultatibus affundendam nuper adinventa et duobus libris proposita, hac antistropha tractatione discussa, a Th. Raynaud, Soc. Jes. theol. Accessit examen novae theologiae, negantis concursum Dei nobiscum ad actus liberos[11*]. Parisiis. Apud Seb. Chappelet, 1632. 1 voi. in-4°, 579 p.
Трактат начинается посвящением, в котором иезуит разоблачает своего врага и излагает свой замысел. Он критикует тех, кто является не еретиками в собственном смысле слова, но людьми неосторожными и близорукими, которые в течение двух лет ударяются в неслыханные мнения, способные привести к разрушению всего того, без чего мы не можем быть не только христианами и католиками, но вообще людьми. Таким образом, о. Рейно связывает свою новую книгу с «Calvinismus bestiaram religio» [12*] ; и затем сразу начинает свое изложение [625] . Многие его аргументы повторяли доводы Анна, а многие аргументы той эпохи принадлежали не столько самим теологам, сколько их партиям. Тем не менее его критика не совсем лишена оригинальности, а особым достоинством его работы является выявление тесной связи между двумя частями книги Жибьёфа, внутреннего единства концепции человеческой свободы и концепции свободы Бога. Благодаря этому он приходил к точной критике самого понятия свободы, предложенного Жибьёфом, и если Анна первый отметил, что это есть принципиальный момент нового учения, Рейно значительно развил анализ и обсуждение этого учения.
[12*]
См. выше, с. 212 и примеч. 3 автора.
[625]
Настоящее обсуждение концепции Жибьёфа предваряется чем-то вроде бурлескного пролога, в котором теолог дает волю своей фантазии.
Он утверждал, что подлинная свобода — это не превосходство, не полнота и не бесконечность. Прежде всего, свобода не есть превосходство. Это слово тут совершенно ни при чем. Но, поскольку излагаемое учение восходит к кардиналу <де Берюллю>, а новое учение пытаются прикрыть его авторитетом, понятно, почему автор постоянно употребляет это слово [626] . А что касается полноты или бесконечности, то тоже не видно, какое отношение это имеет к свободе. Чем бы таким могла быть эта бесконечность воли? Если мы согласимся, что способность тем более благородна, чем более протяжен ее объект, то мы придем к мысли, что разум благороднее и совершеннее воли. Можно даже сказать, что он более протяжен и, следовательно, согласно принципам самого Жибьёфа [627] , более свободен.
[626]
Raynaud. Op. cit, p. 40.
[627]
Ibid., p. 43–44.
Если мы и согласимся, что свобода состоит в полноте и бесконечности, позиция Жибьёфа останется неприемлемой даже с его собственной точки зрения. В самом деле, в чем состоит эта полнота нашей свободной способности, если не в способности действовать или не действовать, предпочесть одно действие или другое; но тогда эта полнота есть не что иное, как самое простое безразличие, от которого наш автор хочет очистить свободу. Поэтому свободу нужно определять не полнотой, но по меньшей мере тем, что в ней является наиболее полным, т. е. ее безразличием по отношению к действиям, которого и достаточно, чтобы составить свободу.
Верно, что против свободы как безразличия обычно выдвигают возражение, кажущееся неопровержимым. Часто говорят, что если свобода состоит в безразличии, как тогда понять свободу блаженных на Небесах, которые одним актом, вечным, неизменным и отнюдь не безразличным, обращаются к божественной сущности в непрерывности своей любви? Но решение этой проблемы очень просто, и общее мнение ученых теологов уже давно его нашло и приняло. Блаженные на Небесах не свободны любить Бога или не любить. Вот почему они не являются безразличными [628] . Поэтому данный пример не дает никакого основания для отказа от общепринятого понимания, согласно которому свобода состоит в способности безразлично склонять решение в пользу любой из двух противоположностей [629] .
[628]
Ibid., p. 54–55.
[629]
Ibid., p. 62.