Избранное: Христианская философия
Шрифт:
На это можно было бы возразить, наконец, что если наши свободные действия не содержат никакого безразличия, то благие действия не являются никакой заслугой. Если верно, скажут нам, что подлинная свобода не содержит безразличия и что мы неколебимо совершаем действие, если ясно усматриваем, что его надлежит совершить, то какую заслугу можно приписать благим действиям? Когда я вижу благо и я его совершаю в силу одного того, что я его вижу, то, следовательно, я не могу не совершить данное действие, и поэтому я не заслуживаю никакой награды за него. Возможно, нужно согласиться, что когда мы совершенно ясно усматриваем, что нужно делать, мы делаем это без какого бы то ни было безразличия, и тем не менее это возражение неправомерно, потому что деяния Иисуса Христа в этой земной жизни являются для нас бесконечной заслугой, хотя он и обладал всегда знанием того, что надлежит делать [730] .
[730]
«При этом люди не перестают стремиться к заслугам: ведь, ясно усматривая, что надо делать, люди неукоснительно это выполняют — без какого бы то ни было безразличия — так, как это выполнял Иисус Христос в земной жизни» (ibid., lig.21–24)[19*].
Данный довод, упоминаемый Декартом, является прямым обращением к томистской теологии; в самом деле, теологи томистской школы имели обычай противопоставлять свободе безразличия свободу Иисуса Христа. Если бы безразличие было сущностью свободы, говорили томисты, то как объяснить, что Христос был свободен, при том что в силу своего божественного знания и своей непогрешимости он никогда не был безразличным [731] ?
Сколь бы убедительно
[731]
Возможно, что Декарт припомнил в этом месте главу из «De libertate» Жибьёфа — вероятно, последнего теолога, которого он читал. Ср. I 33, 1. Жибьёф ставил вопрос таким образом: «Christus est impeccabilis: ergo non potest non observare omnia quae sibi a Patre mandantur: ergo non est liber, nam libertas importai indifferentiam ad agendum vel non agendum»[20*]. И его заключение состоит в отказе определять свободу через безразличие, более того, в полном согласии с принципами, развиваемыми во всем его трактате, он определяет свободу Христа как столь прославленную невозможность грешить. «Consistit etiam libertas in indifferentia ad multa, sed praecipue in adhaesione ad Deum; in respectu autem ad multa per adhesionem ad Deum et servato ordine ad illum, ita ut ordo ille sive adhaesio sit quasi forma et spiritus libertatis»[21*]. Ср. также: «Cum dicunt sequi Chistum omnia facere et velie necessario, intelligunt necessitatem quae opponatur libertali. Sequi aulem ex antecedenti, Christi actiones et.voluntates necessario procedere ilio genere necessitatis, hoc piane negamus. Immutabiliter procedunt, et eo prorsus modo quo finis ordo et Patris aeterni consilium exigit: at non sine libertate. Necessitas enim quae ex subjectione ad inferiora proficiscitur servilitatem et privationem libertatis importai; at non ea quae ex subjectione et adhaesione ad Deum. Quinimo quanto creatura Deo subjectior est, tanto est liberior»[22*]. Ср. также: Did. Alvarez. De auxiliis: «Christus Dominus libere obedivit usque ad morten, et tamen, supposito praecepto, ejus liberum arbitrium non habebat indifferentiam ad obediendum et non obediendum; alias potuisset peccare: ergo indifferentia ad utramlibet non est de intrinseca ratione liberi arbitrii»[23*] (lib. 12, disp.116, ad Confirm.3).
[732]
Письмо к Мелану от 2 мая 1644 г. — IV, р. 117, lig. 24–29[24*].
В этом пункте Декарт остался под глубоким влиянием св. Фомы и удовольствовался тем, что использовал его учение и просто приспособил к своему замыслу. Ибо именно у него Декарт позаимствовал концепцию воли, образующую основание всех предшествующих рассуждений. Способность воли отвлекать разум от усмотрения блага опирается на тот принцип, что воля не может быть принуждена к самоопределению никаким объектом. Данный принцип св. Фомы Декарт признает явным образом [733] . В самом деле, было бы противоречием считать некоторый акт одновременно произвольным, т. е. свободным, и вынужденным. Напротив, нет никакого противоречия в том, что воля свободна и в то же время необходимо стремится к своей высшей цели, т. е. к блаженству; эта естественная необходимость, столь отличная от необходимости принуждения, никоим образом не является несовместимой со свободой; напротив, она составляет в известном смысле основание свободы. Воля хочет, таким образом, наисовершеннейшего блага, каковым является блаженство, и хочет его необходимым образом. Но и здесь надо различать определенность акта по его виду и определенность в том, что касается его осуществления. В самом деле, воля не может не желать наисовершеннейшего блага, если она думает о наисовершеннейшем благе; но она может не думать о нем, и для этого ей достаточно захотеть о нем не думать [734] . В тот же миг воля перестанет испытывать импульс, запечатленный в ней разумом, и сможет, если захочет, отвернуться от того наисовершеннейшего блага, которое всего за минуту до того ясно усматривала. Декарт, отвечая Мелану, просто применяет рассуждения св. Фомы о наисовершеннейшем благе к каждому частному благу. От себя он добавляет только замечание, что наша заслуга может состоять именно в желании не отвлекать внимание разума от созерцания блага, чтобы всегда быть неминуемо готовыми исполнить его.
[733]
Ср. св. Фома: «Наес igitur coactions necessitas omnio repugnant voluntati»[25*] (Sum. Theol. I 82, 1, ad Resp.). A также: «Ergo voluntas non potest cogi ad agendum»[26*] (ibid., 1-a, 2-ae qu. 6. A. 4. Ad Sed contra). Ср. Декарт: «Воля по природе своей до такой степени свободна, что ее никогда нельзя принудить» (Passions I 41[27*]).
[734]
«…et propter hoc homo ex necessitate appetit beatitudinem, quae, secundum Boetium (lib. III. De consolai., prosa 2) est status omnium bonorum congregatione perfectus. Dico autem ex necessitate quantum ad determinationem actus, quia noa potest velie oppositum: non autem quantum ad exercitium actus, quia potest aliquis non velie tunc cogitare de beatitudine» (De maio, qu. 6, a 1 ad Resp.). «…et hoc solum est bonum perfectum, quod est beatitudo, quod voluntas non potest non velie, ita scilicet quod velit ejus oppositum: potest tamen non velie actu, quia potest avertere cogitationem beatitudinis, inquantum movet intellectum ad suum actum»[28*] (ibid., ad 7).
Но в то самое время, когда Декарт обращается к наиболее характерным принципам св. Фомы, он демонстрирует отход от томизма и от первоначальной позиции, занятой им под влиянием Жибьёфа. Будучи вынужденным дать точные объяснения относительно поставленного Меланом конретного вопроса, он предлагает решение, плохо вписывающееся в рамки учения, излагавшегося в «Четвертом размышлении». Декарт не был профессиональным теологом и никогда не углублялся в проблему человеческой свободы до такой степени, чтобы выработать для себя четкие убеждения по этому вопросу и тем более увязать их во взаимосогласованную систему. Он разрешает затруднения с помощью своей памяти по мере того, как ему на них указывают, и никогда не выходит за рамки вопросов, которые могут быть следствиями его собственного учения. Отсюда все колебания и ограничения, которыми сопровождаются его утверждения. Отсюда и неясность, отличающая его письма к Мелану о природе свободы. Его ответы скорее случайны, чем вытекают из продуманной и обоснованной позиции и уверенного владения проблемой. Так представляется на настоящей стадии рассмотрения.
Мелан задавал Декарту вопросы по тексту «Четвертого размышления», в котором Декарт занимал томистскую позицию; он не мог сделать ничего другого, кроме как подтвердить ее, ибо не любил явно отказываться от своих слов. Вот почему мы обнаружили в его ответе аргументы, характерные с философской и даже с теологической точки зрения для томистского учения. Он интерпретирует идеи Пето в томистском духе; он заимствует у томизма доводы о видении блаженства и о свободе Иисуса Христа. Но в ходе изложения он вводит в свой ответ также аргументы, заимствованные у св. Фомы, который не был ни молинистом, ни томистом, и в тот же момент осознает, что совместить их все нелегко. Если наша воля никогда не может быть принуждена и если она всегда может отвернуться от наисовершеннейшего блага, даже если ясно его усматривает, во что тогда превращается физическое побуждение и предопределение томистов? Во что превращается критика свободы как безразличия? Ведь тогда придется согласиться с молинистами в том, что, фиксируя выбор нашей воли в одном акте и закрепляя благодатью неизменное обращение к верховному благу, Бог отнимает у воли вместе с безразличием и ее свободу? Но это формально противоречит тексту «Четвертого размышления». Декарт это знает, но делает вид, что забыл. В тот самый момент, когда он допускает, что заслуга человека состоит в согласии воли, которое приводит нас к верховному благу, он не может не помнить основополагающий тезис томизма, что восстанавливающее действие благодати состоит в том, чтобы помешать нашей воле отвратиться от этого блага. Тем более он не может не помнить о том, что сам же писал кое-что в этом духе, так что ему сразу же надо было бы придумать, как согласовать между собой эти плохо совместимые утверждения. Декарт выпутывается из этого затруднения, жертвуя в своем ответе Мелану учением «Размышлений», подобно тому как пожертвовал им в «Первоначалах философии», которые как раз тогда выходили из печати. «Наконец, я вовсе не писал, будто благодать полностью препятствует безразличию; я только указал, что она заставляет нас склоняться скорее в одну сторону, нежели в другую, а посему она и уменьшает безразличие, хотя и не уменьшает свободы. Отсюда следует, как мне кажется, что свобода вовсе не заключается в безразличии» [735] .
[735]
Письмо к Мелану (IV 117–118)[29*].
Примирение достигнуто, но ценой противоречия. В самом деле, в «Четвертом размышлении» Декарт писал не только, что благодать уменьшает безразличие, не уменьшая свободы, но что, уменьшая безразличие, она подтверждает и укрепляет свободу. И если сейчас он, как кажется, допускает, что благодать должна оставить нам минимум безразличия, чтобы мы оставались свободными, в «Размышлениях» он писал: «Я мог бы быть совершенно свободным, никоим образом не будучи безразличным» [30*] . Получается, что Декарт, который в начале ответа выступал против учения Пето, теперь уже наполовину его принял. Эта неуверенность мысли и поспешная готовность к компромиссу особенно заметны во втором ответе Декарта на замечания Мелана по поводу природы нашей свободы.
[30*]
Ср. там же, с. 48: «…если бы я всегда ясно понимал, что такое истина и добро, я никогда не колебался бы в выборе того или иного суждения или действия; в таком случае, хотя я и совершенно свободен, я никогда не мог бы находиться в состоянии безразличия».
В самом деле, Мелан не был удовлетворен ответами Декарта, который, очевидно, не понял, в чем состоит идея Пето [736] .
Сведя к одной только способности самоопределения два вида неопределенности, предложенные автором «De libero arbitrio», мы будем вынуждены, как и сам Декарт в начале своего ответа Мелану, прийти к чисто вербальной уступке учению Молины. Мелан ценил то, что Декарт признал наличие двух различных видов неопределенности, в чем Пето видел специальное средство от всех проблем, поставленных Янсением. По-видимому, Мелан хотел добиться от Декарта официального признания такого различения и объявления о присоединении к учению Пето. Заявление такого рода могло бы продвинуть дела Декарта и облегчить распространение его учения в лоне Общества — распространение, которому Мелан активно старался содействовать. Мы сильно подозреваем, что второе письмо о свободе является таковым заявлением; Декарт принимает в нем такой безличный и догматический тон, так явно делает важные уступки учению Пето в частности и молинизму вообще, что трудно смотреть на это письмо как на простой фрагмент частной переписки. В самом деле, мы обнаружим тут и подтверждение уже сделанных уступок молинизму, и такие смягчение и объяснение концепции «Размышлений», которые делают ее абсолютно неузнаваемой.
[736]
Ответ Декарта на настоятельные вопросы Мелана в Полном собрании сочинений напечатан в трех разных видах, см.: III 378, III 703 и IV 173. К комментариям, которыми издатели снабдили эту последнюю, наиболее аутентичную редакцию, мы хотим добавить следующее. В высшей степени вероятно, как указывают издатели Декарта, что это письмо было написано о. Мелану, чтобы он показал его кому-то другому, и этот другой очевидно был профессиональным теологом. Вот почему Декарт использует латынь. Мы были бы склонны думать, что это письмо предназначалось о. Пето, чье учение Мелан считал своим долгом согласовать с декартовским. Поэтому досточтимый отец, о котором идет речь в начале письма, является скорее всего автором «De libero arbitrio».
Декарт начинает, заявляя о полном согласии с учением Пето [737] . Времена существенно изменились. Мы видели, как когда-то он писал Мерсенну, что в вопросе о свободе совершенно согласен с Жибьёфом. Сам он выражался в «Четвертом размышлении» таким образом, что Мерсенн счел своим долгом предупредить его о близости его учения учению Янсения, а теперь вот он выражает свое согласие с учением Пето, прямо предназначенным для опровержения «Августина» Янсения. Томизм у Декарта отступает по всему фронту; Декарт признает все, не заботясь о получающихся противоречиях, и в конце концов приходит к позиции Пето, который, желая признать сразу заключения томизма и молинизма о свободе безразличия, предлагает чисто вербальное разрешение трудности, изложенное выше.
[737]
«Quantum ad arbitrii libertatem, piane assentior iis quae hic a Reverendo Patre scripta sunt»[31*] (письмо к Мелану от 9 февраля 1645 — IV 173).
Декарт прежде всего признает, что под «безразличием» можно понимать две разные вещи. Во-первых, можно понимать состояние воли, когда никакое усмотрение истины или блага не увлекает ее скорее в одну сторону, чем в другую. Когда Декарт писал, что самую низшую степень нашей свободы составляет наше определение по отношению к тому, к чему мы безразличны, то понимал безразличие именно в таком смысле. Это — относительно первого вида безразличия, признаваемого Пето [738] .
[738]
«Atque ut meam opinionem planius exponam, in iis notari velim indifferentiam mihi videri proprie significare statum ilium in quo est voluntas, cum a nulla veri vel boni perceptione in unam magis quam in aliam partem impellitur; sicque a me sumptam esse, cum scripsi infimum esse gradum libertatis, quo nos ad ea ad quae sumus indifferentes, determinemus»[32*](ibid.).
Правда, Декарт не скрывает, что, по его мнению, это есть настоящий смысл слова «безразличие». Но другие могут понимать под безразличием положительную способность самоопределяться в отношении одной из двух противоположностей, т. е. преследовать цель или ее избегать, утверждать одну их них или отрицать. Декарт не отрицает, что такая способность ad utramlibet [33*] содержится в нашей воле. Более того, он думает, что эта способность присутствует не только в действиях, в отношении которых никакое очевидное основание не побуждает нас предпочитать одну сторону другой, но во всех наших произвольных действиях вообще. Нет ни одного произвольного действия, о котором нельзя было бы сказать, что в нашей воле выбрать не данное действие, а другое. Даже когда совершенно очевидное основание увлекает нас в одну сторону, то, хотя бы с моральной точки зрения, нам было бы трудно сделать другой выбор, тем не менее в абсолютном смысле мы это можем. В самом деле, всегда в нашей власти остановиться в преследовании ясно познанного блага или в утверждении совершенно очевидной истины, если только мы пожелаем доказать таким образом нашу свободу. Это — относительно второго вида безразличия, введенного Пето и существенного для нашей свободы, неотъемлемо ей присущего. Его и имели в виду теологи Тридентского собора, требуя для воли способности согласиться ita ut possit dissentire si velit [34*] . He желая спорить об именовании для упомянутой положительной способности самоопределения, Декарт уступает молинистам остаток безразличия, который они считают необходимым для целостности нашей свободы.
[33*]
См. примеч. 10* к гл. V второй части.
[34*]
См. выше, примеч. 9*.