Избранное - Романы. Повесть. Рассказы
Шрифт:
— Да ему уж и жить недолго осталось, — сказала Олив.
— Лизины деньги помогут ему скрасить остаток дней. Я так понимаю, что эти сведения не слишком конфиденциальны?
— Нет, — сказала Олив, — только про миссис Петтигру и Годфри — это конфиденциально.
Алек Уорнер пошел домой и написал письмо Гаю Литу:
«Дорогой Гай — не знаю, первым ли я оповещаю Вас, что Рональд Джопабоком и миссис Петтигру прекратили судебный процесс и оспаривать завещание Лизы не будут.
Примите мои поздравления и пожелания как можно дольше пользоваться новообретенным благополучием.
Извините за эту попытку предварить официальное извещение. Если же мне посчастливилось и я оказался первым вестником, то, пожалуйста, не сочтите за труд проверить
Эти данные окажут мне неоценимую помощь в моих изысканиях. Заранее глубоко обязанный Вам
Искренне Ваш Алек Уорнер.
P. S. Любые дополнительные сведения о Вашей реакции на эту добрую новость, само собой разумеется, чрезвычайно желательны».
Алек Уорнер сходил отправил письмо и вернулся к своим картотекам. Дважды его отрывал телефон. Сначала позвонил Годфри Колстон, досье на которого Алек как раз держал в руке.
— А, — сказал Годфри, — вы дома.
— Да. Вы меня никак не могли застать?
— Да нет, — сказал Годфри. — Вот что, у меня к вам разговор. Вы знаете кого-нибудь из полиции?
— Близко никого не знаю, — сказал Алек, — с тех пор как Мортимер вышел в отставку.
— От Мортимера никакого проку, — сказал Годфри. — Это насчет тех анонимных звонков. Мортимер проваландался с ними несколько месяцев, и теперь этот типчик принялся за меня.
— Я свободен между девятью и десятью. Может быть, заглянете к нам в клуб?
Алек вернулся к своим записям. Через четверть часа раздался второй телефонный звонок. Звонил незнакомый мужчина, и он сказал:
— Помните, что вас ждет смерть.
— Вас не затруднит повторить ваше сообщение? — сказал Алек.
Тот повторил.
— Благодарю вас, — сказал Алек и успел положить трубку первым.
Он извлек собственную карточку и сделал соответствующую запись. Потом сделал отсылку с подробным объяснением к другой картотеке. И наконец записал кое-что у себя в дневнике, закончив запись словами: «Предположительно: массовая истерия».
Глава одиннадцатая
У окна, в лучах ясного и неяркого апрельского солнца, Эммелина Мортимер поправила очки и одернула блузку. Слава тебе господи, вот и снова можно отложить зимние свитеры и носить блузку с кардиганом.
Она решила нынче утром посеять петрушку и, пожалуй, заодно высадить гвоздичную рассаду и душистый горошек. Хорошо бы еще, Генри подрезал розы. С ним уже почти что обошлось, но за ним нужен глаз да глаз — чтоб не вздумал мотыжить, полоть, вообще напрягаться, нагибаться. Ох, как надо ей за ним следить — только исподтишка. Под вечер, когда народ разъедется, пусть уж опрыскивает крыжовник серной известью от плесени и груши бордоской жидкостью от парши. Да, и черную смородину — вдруг снова столбур. Столько дел, как бы Генри не перетрудился. Нет уж, груши потом, а то перестарается, перенапряжется. Он и так от гостей устает.
В это утро она все слышала как нельзя лучше. Генри бодро расхаживал наверху и мурлыкал себе под нос. С подоконника легкими волнами наплывал аромат гиацинтов, остро лаская обоняние. Она отхлебнула теплого, душистого чая и поплотнее укутала чайник чехлом: не остыл бы к приходу Генри. Потом подправила очки и принялась за утреннюю газету.
Через минуту-другую Генри Мортимер сошел вниз. Жена чуть-чуть покосилась на него и продолжала чтение.
Он растворил стеклянную дверь и немного постоял, всем телом радуясь юному солнцу и весенней свежести и горделиво оглядывая свой садик. Потом закрыл стеклянные створки и прошел к столу.
— Сегодня слегка помотыжим, — сказал он.
Она не стала тут же возражать, надо было немного выждать. Не то чтобы она боялась расстроить Генри, лишний раз напомнив про его стенокардию. Но таков у нее был принцип и обычай: она всегда пережидала, прежде чем ему в чем-нибудь противоречить.
Он сделал жест в сторону солнечного сада.
— А, как ты думаешь? —
Она подняла глаза, улыбнулась и кивнула. Лицо ее было сплошь покрыто сеточкой тончайших морщинок, только остренькие скулы и виски обтягивала гладкая кожа. Держалась она прямо, вся такая подобранная, двигалась легко и плавно. Сейчас ее наполовину занимали подсчеты, сколько примерно гостей надо будет принимать. Она была четырьмя годами старше Генри, которому в начале февраля исполнилось семьдесят. Вскоре после этого случился его первый сердечный приступ, и Генри, для которого доктор был олицетворением болезни, объявил, что ему стало гораздо лучше, когда тот перестал ходить каждый день. Сначала ему было позволено вставать во второй половине дня, а потом даже и с утра. Доктор велел ему не волноваться, всегда иметь при себе таблетки, придерживаться диеты и избегать всякой нагрузки. Доктор сказал Эммелине звонить ему, если что, в любое время. А затем, к великому облегчению Генри, доктора в доме не стало.
Генри Мортимер, главный полицейский инспектор в отставке, был человек длинный, тощий, лысый и очень подвижный. Над его висками и на затылке торчали густые пучки седых волос. Брови были тоже густые, но черные. Точности ради стоит добавить, что нос у него был мясистый, губы толстые, глаза маленькие и подбородок срезанный. Однако же совсем неточно было бы назвать его некрасивым: есть своя красота в единстве очертаний лица.
Он очень скудно намазал маслом тост — из уважения к исчезнувшему доктору — и сказал жене:
— Сегодня они у меня все будут.
— Ну да, — сказала она. — Вот про них и в газете снова написано.
И пока придержала про себя, что пусть-ка он побережется и не слишком занимается чужими делами, а то зачем же было уходить из полиции, если со всяким уголовным делом адресуются к тебе?
Он протянул руку, и она передала ему газету.
— Телефонный хулиган не унимается, — прочел он вслух и дальше читал про себя:
«Полиция по-прежнему в недоумении относительно непрекращающихся жалоб со стороны многочисленных пожилых особ, осаждаемых анонимными звонками некоего телефонного хулигана с августа прошлого года.
Хулиганство, по-видимому, групповое. Сообщают, что возраст хулигана был „очень юный“, „безусловно зрелый“, что это был человек „пожилого возраста“ и т. д.
Телефонный голос неизменно предупреждает жертву: „Сегодня вы умрете“.
Телефоны подвергшихся лиц прослушиваются, полиция рекомендовала им затягивать разговор. Но этот, равно как и другие способы выявления телефонного хулиганства, пока что себя не оправдал, как вчера признала сама полиция.
Сначала предполагалось, что банда орудует лишь в центре Лондона. Однако из недавнего сообщения бывшего литературного критика мистера Гая Лита, 75 лет, проживающего в Стедросте, графство Суррей, явствует, что сеть раскинута куда шире.
Среди многих, сообщивших о „звонке“, — дама Летти Колстон, кавалер Ордена Британской империи, 79 лет, зачинательница тюремных реформ, а также ее невестка Чармиан Пайпер (миссис Годфри Колстон), романистка, 85 лет, автор „Седьмого ребенка“ и т. д.
Дама Летти заявила вчера репортерам: „Полагаю, что уголовный розыск не понимает всей серьезности дела. Лично я наняла частных сыщиков. Думается, что очень напрасно упразднено у нас публичное бичевание. Эту мерзкую тварь надо основательно проучить“.
Чармиан Пайпер, супруга бывшего главы пивоваренной фирмы мистера Годфри Колстона, 86 лет, которая тоже стала жертвой хулиганства, вчера сообщила: „Нас эти звонки нимало не тревожат. Звонит очень вежливый молодой человек“.»
Генри Мортимер отложил газету и взял чашку чаю, которую ему протягивала жена.
— Вот загадочная-то история, — сказала она.
— А то полиции просто-таки своих забот не хватает, — сказал он, — бедные ребята.
— Обязательно ведь поймают негодяя, неужели же нет?
— Соображаясь со всеми данными, — сказал он, — не очень-то ясно, как это его поймают.
— Ну, тебе, конечно, виднее.
— Так вот, соображаясь со всеми данными, — сказал он, — я полагаю, что звонит им Смерть собственной персоной.