Избранное (сборник)
Шрифт:
А дома мне сказали, что пропал Джек. Ушел с утра и не вернулся.
– Придет! Он и раньше так делал.
– Ну что ты сравниваешь! – сказала мать. – Там ему было все знакомо, а здесь… Ему же ничем здесь не пахнет. Наверное, он ушел туда.
– Куда? – спросил я тупо.
– Домой. В Армянский.
Мать была права. Джек отправился назад, к старому порогу, потому что не признавал своим домом иного места. Он не владел человечьим даром самоубеждения, и его преданное сердце не поддавалось на уговоры.
– А может, он доберется?
– В такой ливень?!
Я вспомнил потоки воды на улицах,
Комаров
Когда облака наплывали на солнце, вода в заливе из голубовато-белесой становилась сизой с тусклым, свинцовым отсветом. Большой, гладко вылизанный волнами камень, торчавший метрах в пяти от берега, тоже темнел, и от него ложилась на воду бархатистая черная тень. Колеблемая волной тень то укорачивалась, то удлинялась, и мне стало казаться, будто у камня плещется черный тюлененок.
– Комаров, перестань! Слышишь, что тебе говорят, Комаров!
Уже не в первый раз звучал за моей спиной этот скрипучий женский голос. И всякий раз он призывал к порядку какого-то Комарова. «Беспокойный мужчина, – подумал я о Комарове. – Чего он там колобродит?» Но повернуться было лень, а к тому же посмерклось, и у большого камня вновь заиграл черный тюлененок. Видение обрело странную устойчивость: чем дольше я смотрел, тем труднее было представить, что это всего лишь клочок тьмы.
– Комаров, в последний раз говорю: оставь Рыжика в покое! – вновь проскрипело за моей спиной. – Встань, Комаров!
– А я ничего не делаю! – послышался сиповатый, недовольный голос.
Я оглянулся и уперся взглядом в пуп, похожий на отпечаток гривенника [13] в песке. Неподалеку от меня стоял четырехлетний человек, совершенно голый, если не считать высокой белой панамы, лихо нахлобученной на одно ухо. Из-под панамы серьезно и чуть удивленно глядели два круглых бутылочного цвета глаза. Рожица у Комарова курносая, веснушчатая и самая продувная. Над Комаровым склонилась рослая, грузная женщина в зеленом шелковом платье. При малейшем ее движении жесткий шелк рассыпал сухой треск электрических разрядов. Позади воспитательницы, подставив солнцу спины с острыми уголками лопаток, лежали двадцать – двадцать пять сверстников Комарова.
13
Г р и в е н н и к – десятикопеечная монета.
– Ты зачем закладывал ногу на Рыжика! – негодующе воскликнула воспитательница, и в лад ее скрипучему голосу рассыпались трескучие искры шелка.
– А чего он лежит, как мертвый! – отозвался Комаров.
– Зачем ты кидал песок в глаза товарищам?
– Кто кидал? Я его сеял. Это ветер.
Мудрая обоснованность ответов Комарова явно ставила в тупик воспитательницу.
– Тяжелый мальчик! – вздохнула она.
– Я не тяжелый, – возразил Комаров и похлопал себя по животу. – Я после обеда тяжелый.
Подошла молодая женщина в белом халате с повязкой медсестры на рукаве и молча показала на часы.
– Подъем! Подъем! – закричала воспитательница и, как клуша крыльями, замахала короткими полными руками, родив настоящую электрическую бурю. – Одеваться и строиться!
В воздухе послушно замелькали кусочки ситца – короткие ребячьи трусики, посыпался песок из сандалий, и вот уже первые пары чинно подравниваются в затылок, и только Комаров, голый и сумрачный, не притронулся к одежде.
– А купаться кто будет? – хмуро бормотнул он как бы про себя.
– Во всяком случае, не ты! – съязвила воспитательница, но, видимо зная, что от Комарова так просто не отделаться, сочла нужным добавить: – Врач запретил купаться: вода слишком холодная.
– Дети могут простудиться? – серьезно спросил Комаров.
– Хватит разговоров! Одевайся!
Комаров с ожесточением схватил трусики, но почему-то не надел их сразу, а сперва занял место в строю и лишь тогда, сделав из штанины кольцо, сунул в него ногу.
– Пошли!
Воспитательница хлопнула в ладоши, строй колыхнулся, двинулся и тут же пришел в замешательство. Писк, гам, волнение. Что случилось? Комаров споткнулся, повалил идущего впереди мальчика, тот в свою очередь опрокинул следующего. Воспитательница навела порядок. Новая команда – и новая свалка.
– Что с вами, дети?
– Комаров падает…
– Комаров, выйди из строя!
Комаров добросовестно пытается выполнить приказание, делает странный, укороченный шаг и падает на песок.
– Что с тобой, Комаров?
– Плохо мое дело, – сказал Комаров, поднялся, шагнул и вновь упал.
– Что это с ним? – В голосе воспитательницы отчаяние. – Неужели солнечный удар?
Товарищи Комарова очень довольны, они весело смеются, затем один из них говорит:
– Нина Павловна, он обе ноги в одну штанину сунул.
У воспитательницы, верно, никогда не было собственных детей. Она обескураженно смотрит на Комарова, точно не зная, как помочь беде, затем нагибается и неумело выпрастывает ногу Комарова из штанины.
– Зачем ты это сделал? – говорит она, распрямляясь.
– Так интересней, – спокойно и благожелательно поясняет Комаров и, вдруг осененный новой идеей, спрашивает: – Нина Павловна, а что такое человек?
– Не знаю! – раздраженно отмахнулась воспитательница, и я подумал, что она сказала правду.
Группа тронулась дальше и вскоре скрылась в прибрежном сосняке.
А через несколько дней я снова встретился с Комаровым. Я возвращался с моря по крутой песчаной улице. Вдоль правой ее стороны тянулась изгородь, дальше круто вверх забирал густой сосняк; по левую же сторону раскинулись пустыри войны, не обжитые до сих пор; они густо поросли папоротником и какими-то непривычного вида хвощами, едко пахнущими скипидаром.
И вот когда я поравнялся со штакетником, одна из планок его вдруг сдвинулась в сторону, в широкой щели показалась маленькая, иссеченная белыми травяными порезами нога в сандалии, затем панамка, похожая на поварской колпак, загорелая испачканная рука и, наконец, вся фигура моего пляжного знакомца. Он вылез, осмотрелся кругом – я почувствовал на себе его настороженный взгляд и сделал вид, что он меня нисколько не занимает. Тогда он аккуратно поставил планку на прежнее место и залился долгим торжествующим смехом. Не было никаких сомнений: Комаров совершил побег.