Избранное (сборник)
Шрифт:
– Они.
– Это в таком случае вызывает озабоченность?
– Не может не вызывать.
– Ага. Толково. Толково. В чем гарантия наших успехов?
– В непрерывном разоблачении происков и врагов, и друзей, и просто посторонних, которых еще очень много у нас.
– Значит, мы можем передать населению, что вопросы одежды, питания, снабжения, лечения, обучения, привлечения и правовых знаний…
– …находятся под непрерывным все улучшающимся контролем. Передайте, что народ сегодня
– В письмах спрашивают, можно ли где-нибудь повидать народ?
– К сожалению, я не уполномочен, хотя думаю, что проблем быть не должно.
– Просто мы много наслышаны о своем народе, действительно великий, талантливый, героический. Могло ли бы наше население рассчитывать на небольшую встречу с народом, нам бы это многое дало?
– Не надо забывать, что он измучен революцией, гражданской войной, Отечественной, индустриализацией, приватизацией…
– Мы все понимаем и много времени не отнимем.
– Я поговорю с народом. Ответ сообщу.
– Очень признательны.
– Простите, а насчет обещания накормить население?
– Абсолютно уверен.
– Когда примерно можно рассчитывать?
– Тут есть нюансы, о которых я сейчас не буду говорить. Но сама постановка вопроса сейчас совсем другая.
– Что, не кормить?
– Наоборот, попробовать накормить.
– Конечно, надо попробовать. Простите, когда будет сделана первая попытка?
– В принципе, я думаю, мы этот вопрос решим в ближайшие какие-то пятилетки. И из развлечений кое-что подбросим.
– (Смущен). Ну, это уж… Даже страшно как-то… Последние годы как-то было не до этого. Да и отвыкли. Из развлечений пруд, овраг, рассвет-закат, ураган.
– Понимаю. А сейчас, я думаю, можно и кое-что подбросить.
– Тут уж на ваше усмотрение. Если это сложно, то население приспособилось. Смотрит вдаль и на огонь – и достаточно.
– Да нет. Многого не обещаю. Парочку развлечений к празднику.
– Спасибо.
Молчание.
– Значит, ждем.
Молчание.
– Если можно, еще встречу к Новому году? До свидания?
Молчание.
– Всего доброго.
Молчание.
Вперед назад
Ну слава богу.
Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.
Я же говорил: «Или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными».
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали: «Все! У вас кризис, вы в метро три года не были. О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека. Теперь свобода личности выше народа».
Критика сверкала: «Вечно пьяный, жрущий, толстомордый,
А я всегда с бокалом, потому что понимал: ненадолго.
Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю. Когда все стали кричать: «Свобода!» – и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам.
Нормально все. Наши люди.
Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.
Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.
– Это кто сделал?
– Где?
– Вот.
– Что сделал?
– Что сделал, я вижу. А кто это сделал?
– А что, здесь запрещено?
– Запрещено.
– Это не я.
Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит.
Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин…
Это и есть наша свобода.
Нам руки впереди мешают. Руки сзади – другое дело.
И команды не спереди, а сзади, то есть не зовут, а посылают.
Это совсем другое дело.
Можно глаза закрыть и подчиниться – левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать!
Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови – обязательность, пунктуальность и эта… честность и чистота.
Мы жили среди порядка все семьдесят лет и не можем отвыкнуть.
Наша свобода – бардак. Наша мечта – порядок в бардаке.
Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют. Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.
То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
При диктатуре все боятся вопроса, при демократии ответа.
При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии – поездок и ограблений.
Крупного животного страха – одинаково.
При диктатуре могут прибить сверху, при демократии – снизу.
При полном порядке – со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения.
Это было и есть.
А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству погибших в мирное время. У нас.
В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться малообразованный человек, допустим, писатель или военный.
Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.
Но это все якобы.
Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен. И у него самого ясные ориентиры.
Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому.