Избранное (сборник)
Шрифт:
Рассказ подрывника
Я, в общем, тут чуть не подорвался…
Просили рассказать. Мамаша! Что, я не понимаю?..
Да не беспокойтесь, дети могут не выходить…
Ну что вы все такие нежные?..
Ну, действительно, чуть все не сыграли в…
Степь… Канал…
Идет баржа… Белая…
Длинная, как…
Ромашки… Ну просто…
И тут подрывники суетятся…
Заложили килограмм по пятьсот тола и тротила… его знает…
Провода у них длинные…
И тут надо было
А главный орет: «Махну платком… Но только – по платку… Если дернешь… Мы ж будем проплывать… Следи за рукой…»
Ну, он только собрался, тут все готово… баржа огромная, ну, как…
И ни одной… Ну, действительно, как… Ну, точно…
Он уже поднял платок, мы думаем: ну… Бинокли…
Тут кто-то как заорет: «Стоп… Прошу…»
А главный в мегафон: «Кто крикнул «стоп»? Мне интересно, я сейчас из нее… Каждую слушать… Мы ж баржа… Нас же несет… Чем я этот «стоп»? Об какие берега?.. Уволю…»
А младший ему: «Я, в общем, на вас. На вашу баржу… На ваш канал… На всю вашу степь… Ты ж смотри, какая-то плывет… вещь…»
Глядят все, аж… Всплыл – тротил или тол, вся в проводах, никто и не знает, они же специалисты. Как она эту баржу догнала… Мы все на барже, она под баржой…
Цепляемся, как…
Если б не тот пацан, все б…
Я – начальнику: «Что ты орешь? Ты молись. Ты этого пацана, ты должен поцеловать… Это ж был бы полный… Ты б свою Дуську…»
Вот такая приключилась.
Лица прохожих
Хочу достойно ответить на обоснованные, хотя и беспочвенные жалобы иностранцев – «почему у вас люди хмурые?» У нас! Для них – «у нас», это – «у вас». Какие-то вещи не мешает уточнить перед тем, как ринешься в драку. Да! То есть нет. Хотя для неопытного взгляда – да. Прохожие озабоченные, в основном, в принципе деловые, как правило, и тихие. Иногда детский смех птичкой вспорхнет, на него шикнут, он упадет камнем, и снова тишина, наполненная гулом машин и шарканьем подошв. Но уже не в ногу, что хорошо, а вразнобой.
Как объяснить иностранцам? Прохожие озабоченные и невеселые. Это, конечно, сволочные магазины такое влияние имеют и дикие зубные врачи с плохими исходными материалами. То есть внутри наш человек все время хохочет, а наружу улыбнуться нечем. Особенно сельскому пожилому человеку женского пола. Такого количества никелированных зубов мир не видел, нам трудно в аэропортах контроль проходить, хоть догола разденься – все равно звенит. И дело не в низких урожаях, а в низкой квалификации сельских стоматологов. Поэтому они или трудовой рукой рот прикрывают, или мрачно смотрят вниз. Кстати, качество улыбки зависит от качества еды.
Бросаются в глаза тяжести, перемещаемые нашими людьми вручную на огромные расстояния. Опять же магазины. Где что дают – не знаешь. Деньги есть. И принимаешь тяжесть на себя. Поэтому в моде сейчас рюкзаки, которые не мешают носить кошёлки. Конечно, парадоксально видеть на улице такое ходячее противоречие, когда в магазинах –
И на лицах, конечно, озабоченность судьбой страны, которую разворачивают уже шестой раз в попытках поставить по течению. Так что лица действительно озабоченные. Даже лица писателей хмурые и суровые. Забота о будущем и тревога за прошлое. Глубокая мрачность и вечная хмурость свидетельствуют об истинном народном характере.
Да, нам пока нелегко порадовать приезжего туриста. Количество милиции, конечно, возбуждает, хотя это не значит, что они все действующие.
С другой стороны, частота, с которой хочется крикнуть «товарищ милиционер!», не уменьшается. Весь народ мечется в поисках милиции и какого-нибудь начальства. В крови несем: «увидел – сообщи». Выросли со словами «увидел – сообщи».
Почувствовал – сообщи в газету. У кого-то заподозрил – сообщи в КГБ. У себя заподозрил – сообщи врачу.
Мы сообщаем, а там мгновенно – штаб ликвидации… Не так чтоб ликвидировать, как поделить ответственность.
Повышенная мрачность населения порождает мрачность животных. Корова хмурой не рождается, она ею становится. Где ее нос, а где ее корма? Хмурые, мрачные уличные собаки, также озабоченные жильем и кормами. Все чаще на воротах: «Вход воспрещен, злая собака». То ли собака злая, потому что вход запрещен, то ли он воспрещен, потому что она такая злая.
И, конечно, у начальства, которого у нас впервые в мировой практике больше, чем подчиненных, хмурость является боевой практикой руководства массой.
Что значит достать до печени абсолютно равнодушного служащего? Значит надо его виртуозно оскорбить. Причем достать до печени и там оскорбить, будучи равнодушным или даже веселым самому.
Это происходит со словами: «А ну-ка, позови его, я сейчас при тебе с ним, извиняюсь, буду жить». Услышав такое веселое поручение, не подозреваешь, что культурный секретарь может так преобразиться.
А он преображается и виртуозно глубоко оскорбляет чужое достоинство, откалывая от него целые куски. В ход идет самое сокровенное: и косой, и хромой, и неспособный, и «если вы думаете, что услуги, которые вы оказываете жене начальника, вас освобождают… и если вы думаете, что обед, на который вы меня позвали, вам дает… то я душу вашу видел и имел в гробу для всякого рода восклицаний».
Такой разговор порождает ответную хмурость, которая дикой грубостью расцветает в семье, где к тому же грубящий уже давно не является кормильцем, а такой же рядовой истец, как и его супруга, получившая втык от соседей за шум после одиннадцати.
Эта всеобщая атмосфера вздрюченности, построенная на незащищенности, попытках допугать до конца, тоже отражается на лицах и так расстраивает наших капиталистических друзей из-за зеркальных стекол автобуса. Кстати, и у них рожи перепуганные. Но об этом потом.