Избранное в двух томах
Шрифт:
написаны. .
Где-то между «мозговым трестом» и уходящими в воздух летными
экипажами (а точнее, в них обоих одновременно) занимает свое место одна из
центральных фигур любого летного эксперимента — ведущий инженер. Тысяча
самых разнообразных обязанностей лежит на его многострадальных плечах: подготовка программы испытаний и составление задания на очередной полет, руководство установкой самописцев и обработка их записей после посадки, центровка машины и перечни доработок. .
ведущего инженера в испытательном полете зачастую воспринимается им самим
в виде некоего малосущественного довеска.
Мне пришлось в разные годы работать с такими блестящими ведущими
инженерами и ведущими конструкторами, как Е. К. Стоман, М. И. Хейфец, В. Я.
Молочаев, Д. И. Кантор, И. М. Пашковский, А. Т. Карев, И. А. Эрлих, Р. А.
Разумов, А. И. Никонов, И. Г. Царьков и многими другими. Большая сила —
надежный, настоящий, в полном смысле этого слова ведущий инженер!
Впрочем, повторяю еще раз, четкой границы между этими тремя категориями
— летчиками-испытателями,
442
ведущими инженерами и «мозговым трестом» — провести нельзя. Да и сами
наши авиационные ученые мужи не имели привычки особенно засиживаться за
расчетами в своих лабораториях.
Слов нет, расчеты, конечно, проводились — без них пи в науке, ни в технике
не проживешь, недаром так точно сказал французский математик Эмиль Борель, что «знания людей заслуживают имени Науки в зависимости от того, какую роль
играет в них число».
Но все же главной лабораторией «мозгового треста» был и остается. . воздух
— раскинувшаяся на сотни километров зона испытательных полетов. И
вышеупомянутые ученые мужи (особенно поначалу, пока возраст позволял, да и
начальство не так придиралось) не раз, надев парашюты, усаживались в кабины
самолетов и отправлялись в полет, чтобы собственными главами взглянуть на
какое-нибудь очередное неожиданно всплывшее на свет божий непонятное
явление.
Я не случайно упомянул о парашютах — иногда они оказывались очень
кстати! Все-таки лаборатория в воздухе имеет свои особенности, и неудача
затеянного в ней научного эксперимента выражается порой в весьма неприятной
и притом совершенно конкретной форме.
Так, едва спасся из разрушившегося в полете самолета доктор технических
наук Г. С. Калачев. А заслуженный деятель науки и техники профессор А. В.
Чесалов был обязан своей жизнью парашюту даже дважды: один раз ему
пришлось прыгать из самолета, не выходящего из штопора, а в другой раз — из
горящей машины. У него самого от этого вкуса к полетам не убавилось — мне не
раз приходилось
деятельности своих сотрудников Александр Васильевич стал относиться с
повышенной осторожностью.
Как-то раз на одной новой машине, проходившей у нас испытания, появились
странные вибрации. Конструктор аппарата, недоверчиво пожав плечами, сказал, что «их вроде не должно бы быть» (я, правда, не встречал еще конструктора, который заявил бы, что обнаружившийся дефект «должен был быть» — так
сказать, прямо входил в его расчеты). Тогда один из основоположников нашего
«мозгового треста» М. А. Тайц, руководивший этим испытанием, недолго думая, залез в машину и принял участие в очередном испытательном полете на ней.
443 Застукан он был уже после посадки, когда с парашютом на плече бодро
следовал от самолетной стоянки к ангару. Чесалов увидел нарушителя и, высунувшись из окна — так прямо с третьего этажа, — грозно вопросил: на чем, для чего и с чьего разрешения Тайц уходил в воздух? На не вполне внятные
(особенно но последнему пункту—«с чьего разрешения») ответы Макса
Аркадьевича последовало категорическое и весьма громогласное распоряжение:
— Тайц! Я не разрешаю вам летать на всяком. . дерьме!
Бурная реакция многочисленных восхищенных слушателей (приангарная
площадка, как всегда, была полна народу) застала участников этого
содержательного собеседования несколько врасплох. Но было поздно — оно уже
вошло в золотой фонд нашего аэродромного фольклора и означенным
участникам больше не принадлежало..
Нет, не из кабинетных ученых состоял наш «мозговой трест».
Во всяком случае, не из одних только кабинетных.
* * *
Чтобы полностью, до конца проникнуться пилотажным духом, научные
работники нашего института — это было еще до войны — решили сами «взяться
за штурвал». Или, точнее, за ручку, так как легкомоторный учебный самолет У-2, летать на котором они собирались, управлялся именно ручкой, а не штурвалом.
Сказано — сделано. И каждое утро, когда позволяла погода, наш
испытательный аэродром превращался в учебный. Несколько маленьких зеленых
бипланов У-2 один за другим взлетали, делали классическую «коробочку» вокруг
летного поля и вновь заходили на посадку. В роли инструкторов выступали, как
сказали бы сейчас, «на общественных началах» институтские летчики-испытатели.
Со смехом, шуткой, бесконечными взаимными розыгрышами дело двигалось
вперед. И венцом популярности этого начинания было появление на аэродроме