Избранное в двух томах
Шрифт:
бензина в баках приходилось исключительно по времени полета.
Поэтому, когда запоздавший сверх всяких допустимых сроков И-16 появился, наконец, на горизонте и стал приближаться к аэродрому, на земле было уже
очень тревожно — не один лишь летчик замечает время своего вылета и
пристально следит за ходом стрелок часов.
Вот И-16 подошел к аэродрому и встал в круг. . О дальнейшем мне рассказал
через час, за обедом, сам Гринчик.
— Понимаешь, король, — в Лешиных
благорасположение к собеседнику и вообще хорошее настроение, для которого в
этот день у него — видит бог! — были все основа-
146
ния. — Понимаешь, когда я увидел аэродром, время полета у меня уже истекло
начисто. Что тут делать? То ли садиться на фюзеляж, пока подо мной поля и есть
куда приткнуться, а то кончится бензин над городом — куда денешься! То ли
лететь вперед: очень уж досадно ломать машину, когда аэродром — вон он — в
трех минутах хода!.. Ну, я и пошел. Ты сам видел — все вроде было нормально: выпустил шасси, подошел к последнему развороту, поглядел, как положено, на
посадочное «Т» — пора убирать газ. И только я плавненько потянул газы назад, как мотор стих. Но, понимаешь, как-то подозрительно — чересчур уж послушно
стих, вроде быстрее даже, чем я сектор газа потянул. Я снова сектор вперед!
Фигушки: никакого эффекта — нет газа! Понял? Мотор сам за меня рассчитал.
. .Я, конечно, все понял. Понял еще до Лешиного рассказа, когда увидел, что
его самолет после посадки не отрулил на стоянку, а был забуксирован тягачом.
Бензина, для того чтобы сесть на аэродром, хватило, как говорят, тик-в-тик.
Израсходуйся он буквально на несколько секунд (именно секунд!) раньше, и
падение среди окружающих аэродром городских зданий было бы неминуемо!
Как тут не сказать: повезло! Крупно, капитально повезло вопреки многому, что допустил в этом полете смелый, настойчивый, но в ту пору еще недостаточно
опытный и осторожный летчик.
* * *
А вот случай, в котором от летчика уже вовсе ничего не зависело.
Один из лучших летчиков-испытателей нашего института, пионер в деле
сочетания летно-испытательной работы с инженерной и научно-исследовательской деятельностью, Юрий Константинович Станкевич, проводил
испытания нового истребителя на боковую устойчивость.
Вернувшись из очередного полета, он, как обычно, порулил по краю летного
поля на стоянку н вдруг почувствовал, что ручка управления непривычно легко
ходит влево и вправо.
Взглянув, естественно, на элероны, Станкевич не сразу поверил собственным
глазам. Оба элерона висели на шарнирах, безвольно качаясь при каждом
147
толчке рулящего самолета,— «будто у слона уши!», как определил потом их
недостойное поведение сам Юра.
Оказалось, что по-видимому, от мелких, но длительно действовавших
вибраций лопнули трубчатые тяги управления обоими элеронами.
Но лопнули — вот оно, везение! — лишь после посадки. Все предыдущие
полеты они держались, держались и в течение всего этого длившегося без малого
целый час полета, а через какую-нибудь минуту после посадки лопнули.
Случись это во время захода на посадку, и катастрофа была бы неизбежна.
Другой наш товарищ — один из лучших, если не лучший мастер фигурного
пилотажа из всех, которых я когда-либо знал, — Виктор Леонидович Расторгуев
— работал однажды в испытательной зоне, когда погода на аэродроме внезапно
стала резко ухудшаться. Штормовое предупреждение метеослужбы поступило
руководителю полетов в руки, когда он уже мог собственными глазами видеть
мутные валы тумана, подбиравшегося к летному полю из «гнилого угла» — с
юго-запада.
Если бы в воздухе был бомбардировщик, транспортный или пассажирский
самолет, решение было бы несложным: направить его на запасной аэродром, и
дело с концом. Но в зоне работал истребитель, причем работал уже долго, —
задание было почти выполнено, и на полет до запасного аэродрома горючего
явно не хватало.
Короче говоря, когда получивший приказание немедленно идти на посадку
летчик оказался над аэродромом, он ничего, кроме сплошной пелены тумана, из
которого торчали лишь три радиомачты да верхушки нескольких особенно
высоких деревьев, увидеть не смог.
На всякий случай (когда дело плохо, самые последовательные материалисты
склонны надеяться на чудо) с земли по радио был задан вопрос:
— Как с горючим?
— На пять-семь минут.
Этот естественный ответ заставил руководителя полетов передать летчику
единственно возможную в подобной ситуации команду;
148 — Набрать три тысячи метров. Выключить зажигание, перекрыть
бензомагистраль и покидать машину.
Покидать машину! Легко сказать — бросить совершенно исправный, целый, ничем не провинившийся самолет!. Но делать было нечего. Расторгуев развернул
самолет в сторону пустынных лугов и бросил последний невеселый взгляд на
аэродром, вернее, на тот участок туманной пелены, под которым он должен был
находиться.
И вдруг — вот оно, то самое чудо! — из-за реки медленно полз большой
разрыв в тумане! Он был еще в добром полукилометре от аэродрома, но