Избранное. Молодая Россия
Шрифт:
заимствован у Дмитриева, из перевода 3-й оды, 1-й книги Горация (1794 г.):
И стрелы молний обвивалиВерхи Эпирских грозных скал.(Любопытно это как бы сомнамбулическое перенесение эпитета «грозный», от скал к самой молнии.)
У того же Дмитриева (из стихотворения «Мой друг, судьба определила», 1788 г.) Пушкин заимствовал стих:
И жар к поэзии погас,слегка изменив его:Но огнь поэзии погасПримечание [издателя [65] ]
В настоящий сборник вошли статьи М. О. Гершензона о Пушкине, ни разу не объединенные им в отдельной книге. Две статьи из собранных здесь – «Путешествие в Арзрум» и «Заметка для однодневной газеты «Пушкин» – печатаются впервые. Остальные были опубликованы в следующих изданиях: «Сны Пушкина» – в сборнике Пушкинской Комиссии при Обществе любителей русской словесности «Пушкин» под ред. Н. К. Пиксанова, М., 1925; «Тень Пушкина» – в журнале «Искусство», № 1, 1923;
65
Примечание издателей к первому изданию сборника М. О. Гершензона «Статьи о Пушкине» (1926) [Ред.].
Некоторого комментария требует только неоконченная статья «Плагиаты Пушкина». Над этим исследованием М. О. Гершензон работал перед самой своей смертью. К каким выводам пришел бы покойный исследователь в результате сделанных сопоставлений, осталось неизвестным для его окружающих. Ни в бумагах М. О. Гершензона нет указаний на замысел этого исследования, ни в личных беседах он никому не успел сообщить конечных целей своей работы. Сохранился только ряд подготовительных карточек к этой статье, на которых выписаны стихи различных поэтов, предшественников и современников Пушкина, чьи произведения могли оказывать на него литературное влияние. Приведем некоторые из этих выписок, в ряде случаев указывающих на несомненные совпадения. Мы воспроизводим ряд карточек без соответствующих цитат из Пушкина ввиду общеизвестности приведенных в них стихов.
Словом, видел ли картины,Непостижные уму?Тогда пустыннику явятсяХимеры, адские мечты,Плоды душевной пустоты.Он любит отдыхать с ЭратойРазнообразной и живой. Один в нас (поэтах) пламенеет жар.Как серны, вниз склонив рога,Зрят в мгле спокойно под собоюРожденье молний и громов.и стихи Жуковского в его послании к Батюшкову. 1812.
О друг! Служенье музДолжно быть их достойно.Приведем также несколько карточек полностью (с соответственными пушкинскими стихами).
В «19 окт.» (1825) стих (о Кюхельбекере) —
Мой брат родной по музе, по судьбам.и стих Баратынского в «Пирах» 1821 г. о Дельвиге:
Мой брат по музам и по лени.Чья кисть, чей пламенный резец…Я. Н. Толстой в послании к Пушкину 1819 г.:
Возьми ж свой пламенный резец,Владыко рифмы и размера… Славы блеск.Батюшков. Мечта. 1803.
Ни свет, ни славы блеск пустой.П. «Всё в жертву памяти твоей». 1825.
И славы блеск, и мрак изгнанья,И смерть, и жизнь, и бешенство желаньяБегут по вспыхнувшей крови.П. К. Ф.Ф. Юрьеву [66] .
Я нравлюсь юной красотеБесстыдным бешенством желаний. 1818.Мечтателю. 1818:
И сохнул в бешенстве бесплодного желанья.Дорида. 1820.
В Дориде нравятся и локоны златые.У Батюшкова:
В Лаисе нравится улыбка на устах.Погасло дневное светило. 1820.
Волнуйся надо мной, угрюмый океан.66
Заголовок стихотворения: «Юрьеву» («Любимец ветреных Лаис»). 1821. [Ред.].
У Батюшкова. 1819.
Шуми же ты, шуми, угрюмый океан.Трудно отказать большинству приведенных сопоставлений в несомненном и едва ли случайном сходстве. Ряд других сближений менее убедителен, в силу чего мы их пока и не воспроизводим. Несмотря на обилие разработанных текстов, основная мысль М. О. Гершензона остается, повторяем, неясной, и заглавие его статьи загадочным.
139
Впервые опубликовано:
140
Книга «Гольфстрем» по выходе из печати вызвала большое количество печатных отзывов. Четыре из них прижизненные (1922–1923 гг.) и один 1928 года. Как можно убедиться из нижеприведенных цитат, большинство этих отзывов были отрицательными; подборка из отзывов приводится в хронологическом порядке.
1. Владимир Блюм. «Книга ложной мудрости»: «<…> Литературщиной за версту отдает и от «Гольфстрема». <…>Гераклит, которому издревле усвоен эпитет «Темный», – и Пушкин, «ясность» которого вошла в поговорку <…> и что-то очень много градусов широты и долготы между ними… И, однако, М. Гершензон с непринужденной тренированностью журналиста «спрягает обе полы времени»: миросозерцание Пушкина, поскольку его можно извлечь из пушкинского творчества, тождественно Гераклитовой метафизике. Сногсшибательно! <…> М. Гершензон, в неуемном азарте гераклитизации Пушкина, анализирует пушкинское представление о человеческой речи, пушкинскую этику, общее восприятие мира – и смело закладывает фундамент пушкинской метафизики. <…> Книга Гершензона – вся в глубоких тонах мудрости человеческой, вся оборудована по последнему слову научной техники, – но сквозь метафизические провалы ее мерцает – увы – ложная мудрость автора. <…>» – «Авангард» – альманах литературы, искусства и науки. М., 1922. Сентябрь, № 3. С. 78–79. (Эта рецензия не вошла в библиографию Я. Бермана. За сообщение о ее публикации благодарю В. А. Дроздкова – Е.Л.)
2. П. Преображенский, профессор: «За «Ключом веры» – «Гольфстрем». За исследованием истоков религии книга «о твердом, жидком и газообразном состоянии духа».
Книга, как сознается автор, – на тему столь же темную, как история мидян <…>
Признаться, именно обширность того фундамента, который подводится М. О. Гершензоном под свою экзотическую тезу, и кажется нам весьма подозрительной. Нет возможности критически перебирать весь материал, с самым серьезным видом ученого педанта преподносимый М. О. Гершензоном, хотя бы если говорить о главном, мы бы очень усомнились, что у Пушкина существовало хотя бы подобие «физики», а не просто своеобразный канон эпитетов, метафор и сравнений <…> Вся беда в том, что книга М. О. Гершензона повествует не о «Гольф-стреме духа», а об уставшей и от культуры и от науки душе смятенного русского интеллигента, которая пытается уверить себя в том, что «первобытная мудрость содержала в себе все религии и всю науку» и что с глубины веков «к тем познаниям ничего не прибавилось». Когда-то Осип русской поэзии, значительно усовершенствовавшийся по сравнению со своим прадедом по части галантерейного обхождения, – Игорь Северянин с соответствующими ужимками взывал: «душа влечется в примитив» – теперь, к сожалению, этот призыв нашел себе новых сторонников, да еще таких, как М. О. Гершензон. Да простит нас почтенный автор «Гольфстрема» – не за «орудийную хитрость ума» будет почтен его труд, а за своего рода «записки из подполья», в которое все глубже забредает мысль многих представителей русской интеллигенции <…> – «Печать и революция», 1922. Книга восьмая, ноябрь – декабрь. С. 176–177.
3. Илья Груздев. «Блуждающие точки»: «Гераклит Темный, из царского рода в Эфесе, учил, что в мире нет ничего постоянного и что сущность вещей есть движение. Сущность эту он называл: огонь.
В мире и в каждом отдельном создании его непрерывно свершаются два обратных процесса: нисхождение от жара к холоду и восхождение от холода к жару, – сгущение и разрежение.
Порядок сгущения или остывания: огонь, воздух, вода, земля. Жизнь, по Гераклиту, есть постоянная борьба двух состояний огня. Высшее состояние раскаленное, газообразное. Среднее – жидкое, низшее – стылое, отвердевшее.
В подобных же температурных изменениях пребывает и человеческая душа. Оказывается, что также смотрел на мир и Пушкин. По мнению Гершензона, их соединяло одно и то же течение духа, – некий Гольфстрем <…> волшебное течение Гольфстрема, на линии которого – было «две точки»: Гераклит и Пушкин, превратилось в колоссальную запруду, в которой все точки смешались. И чтобы не утонуть в ней, Гершензону придется наметить другие точки, может быть, более устойчивые. Например: Философия Гераклита и некоторые метафоры арийских языков или, – что более льстит национальной гордости, – Гераклит и русский язык.» – «Город. Литература. Искусство. Сборник I». СПб., январь 1923. С. 102–104.
4. Б. Б. Скворцов. «Из Пушкинской литературы 1922 г.», обзор: «Работа М. Гершензона («Гольфстрем») устанавливает сходство психологии Пушкина с метафизикой Гераклита. Подобно последнему, Пушкин мыслил Абсолютное как огонь, жизнь – как горение, смерть – как угасание огня; чистейший из всех видов душевного огня, жара, горения в созерцании Пушкина нераздельно слит с представлением о движении <…> автор ставит Пушкина в зависимость от Гераклита. И тогда возникает вопрос: какова же собственно цель всей произведенной большой работы?» – «Казанский библиофил». Журнал критики и библиографии. 1923, № 4. С. 147.
5. Валентин Рожицын. Атеизм Пушкина: «Извращение Пушкина стало способом оправдания и подтверждения его великим авторитетом реакционно-политических взглядов и реакционно-идеалистической, даже религиозной философии <…> есть много отъявленных реакционеров, злоупотребляющих Пушкиным для проведения в советскую печать отвратительнейшей идейной реакции. Худшим реакционером здесь является Гершензон, имя которого часто произносят с уважением, а издание посмертных статей которого о Пушкине даже взяла на себя Государственная академия художественных наук <…> М. О. Гершензон более, чем кто бы то ни было, виноват в том, что пушкиноведение использовывается для пропаганды религиозных взглядов. Если величайшего поэта, на котором молодежь учится мыслить, изображают как верующего, то этим укрепляются позиции религии, и с нею грубейших и худших форм духовной реакции. Одна из последних работ М. О. Гершензона о Пушкине под названием «Гольфстрем», имеет целью, во-первых, доказать внутреннюю и исконную религиозность Пушкина, а, во-вторых, сделать его недоступным для народных масс, объявить аристократическим поэтом для немногих, для аристократов духа <…> М. О. Гершензон стремится библейские бессмыслицы осветить и оправдать именем Пушкина, утратившую авторитет «священную книгу» связать с вечно живой и свежей пушкинской поэзией и этим вдохнуть в истлевшие листы новую жизнь. Через Пушкина – к богу. Этим путем ведет нас М. О. Гершензон». – Рожицын В. Атеизм Пушкина. Научное общество «Атеист». М., 1928. С. 5–7.
Предисловие
Лишь за семь или за восемь тысячелетий нам брезжит первый свет и слышны первые смутные шорохи; а позади, в глубине веков, – сумерки и безмолвие. Но там люди желали и мыслили так же, как мы, и в многократный срок развития, предшествовавший нашей культуре, был добыт весь существенный опыт человечества. К тем познаниям позже ничего не прибавилось, как неизменен издревле поныне и телесный состав человека. Первобытная мудрость содержала в себе все религии и всю науку. Она была как мутный комок протоплазмы, кишащий жизнями, как кудель, откуда человек до скончания времен будет прясть нити своего раздельного знания.