Избранное. Повести и рассказы
Шрифт:
– Вот у нас в училище преподавал бывший японец, - рассказывал капитан. Но Шмурло снова заткнул уши: он не хотел слушать о тяжких телесных повреждениях, самым скромным из которых Деряба полагал перелом основания черепа.
Подпираясь стяжками, они двинулись по лесной дороге, причем капитан, как и обещал, двигался позади, в кустах вдоль обочины. Шагать в тапочках без задников было тяжело.
– Ничего, - утешал Деряба.
– Кого встретим, того и разуем. Ты когда-нибудь в ичигах ходил? Курева ты, конечно, тоже не взял...
– Ты зато много взял, - резонно огрызнулся Шмурло.
– И курево, и аптечку первой помощи... У слесарей-то в сумках, должно быть, все есть, они-то шли с заранее обдуманными намерениями...
–
– Все же и они советские люди, хоть и с заскоками.
Впереди раздался треск. Деряба нагнал полковника и утянул его к себе в кусты. Оба замерли в ожидании.
На дорожке показалась какая-то темная масса, передвигавшаяся довольно шустро. Вскорости она поравнялась с героями. В сущности, это была обыкновенная пол-литровая бутылка, только очень большая, живая и на шести ногах. Тварюга тихо подвывала, словно и вправду ветер гудел в бутылочном горлышке. Сквозь бока просвечивали внутренности, так что зрелище было еще то. Пройдя чуть вперед по дорожке, чудовище замерло и стало разворачивать горлышко вправо, туда, где таились Шмурло и Деряба.
– Вон там у него глаза, - шептал капитан.
– Бей по левому, а я по правому...
– А вон там у него зубы, - шепотом же отвечал Шмурло и как бы в доказательство застучал своими.
То ли оно их вынюхало, то ли услышало стук, только развернулось и потрюхало не спеша прямиком в кусты. Капитан и полковник отпрянули друг от друга, и кошмарная голова-горлышко оказалась как раз между ними. По бокам головы болтались на тоненьких стебельках глаза вроде коровьих.
Тощий Деряба не привлекал, и хищник попробовал вцепиться в живот полковнику. Но полковнику стало жаль живота своего, он закричал и обрушился всей тяжестью на голову, пригнув ее к самой земле. Хвостик у чудовища, на горе ему, был поросячий, хорошим хвостом оно бы их поубивало, так что Дерябе хватило и времени на раздумье, и места на размах. Никогда и никого в жизни капитан не бил так сильно. Стяжок разломился пополам, но и шея тварюги была перебита. Дрожь пробежала по огромному телу, лапы беспомощно разъехались, сгребая дерн, брюхо глухо стукнулось о землю.
Шмурло на всякий случай подержал еще голову, потом поднялся, отряхивая пыль и мусор с трико. Белая исподняя рубаха Дерябы насквозь промокла.
– Молодец, Алик, - хрипло сказал капитан.
– Хорошо сработал. Не ожидал.
И тут Шмурло разрыдался. Всю жизнь, такую любимую и ценимую им, он проборолся с врагом воображаемым, им же самим и выдуманным, со всеми этими вежливыми болтунами, каменными баптистами, мнимыми подпольщиками и явными анекдотчиками, любой из которых мог противопоставить ему в лучшем случае презрительное молчание, всю жизнь он чувствовал, что за его, Шмурло, спиной стоит неодолимая сила, а теперь он ощутил себя совершенно беспомощным в этом черно-белом мире, полном, как оказалось, враждебной мощи, такой же страшной, как и та, которой он прослужил столько лет и дослужился аж до полковника.
Капитан устало опустился на бочковидную лапу тварюги.
– Закурить бы, - пожаловался он и почувствовал, как чудовищные мышцы мертвого зверя начинают обмякать. Деряба от греха подальше вскочил: не оживет ли?
Но бутылочное чудовище не ожило. В прозрачном брюхе у него громко заурчало и стало видно, как ходят ходуном, переплетаясь и лопаясь, кишки, подобные пожарным рукавам, как растворяется на глазах все еще пульсирующее сердце, как рассыпаются в прах толстые кости. Наконец тварь в последний раз дернулась, извергая из пасти мощный поток буро-зеленой жидкости, и стала хиреть и съеживаться, будто проколотый баллон.
– Это нам, полкан, повезло, - сказал капитан.
– Другой раз не повезет. Без оружия нам хана. Отойдем-ка на всякий случай, вдруг эта дрянь ядовитая.
Они постояли в сторонке, и плечи полковника все еще содрогались от рыданий.
– Вот такая она, жизнь, и есть!
– подвел итог всему капитан Деряба.
Глава 7
Товарищ заведующий международным отделом ЦК КПСС! Первый секретарь Листоранского краевого комитета партии Востромырдин Виктор Панкратович приступил к исполнению своих обязанностей!
Виктор Панкратович стоял навытяжку перед мнимым начальством и подробно рассказывал о том, как устроился на новом месте, какие многочисленные трудности встретил и как намеревается данные трудности преодолеть. «Плевать, - думал он.
– Язык не отсохнет, шея не переломится, а блюсти себя никогда не помешает». Наконец-то на Гортопе Тридцать Девятом был более или менее нормальный костюм.
Проводя большую часть жизни на фоне черно-белой природы, жители Замирья, даже самые бедные, одевались подчеркнуто пестро, поэтому найти подходящий материал было нелегко. Попадалось, правда, что-то вроде черного коверкота, но канцлер уперся: «Государь, у нас в черное рядится только тот, кто на Синей неделе с тещей посчитаться решил, люди еще чего подумают...» Все остальные ткани были такие яркие, словно красили их не в феодальном Листоране, а в самой что ни на есть постиндустриальной Японии. В некрашеной же холстине щеголяли одни рабы да разбойники с больших дорог - так легче прятаться. Пришлось вызвать ткачей и красильщиков и долго-долго им объяснять, что нужен строгий темно-серый цвет. Красильщики с ткачами постарались, но задачу поняли не до конца: ихний темно-серый все равно получился вызывающе ярким, да еще с золотой нитью, образующей всякие легкомысленные узоры. Виктор Панкратович вздохнул и согласился: в конце концов, и национальным традициям дань, и приличие соблюдено.
Лацканы у пиджака вышли широченные, по моде пятидесятых годов, и по той же моде портной напихал в плечи такое количество ваты, что и без того монументальная фигура Востромырдина стала совсем квадратной. Брюки по своей ширине стремились к привычным здесь шароварам; к тому же испортили не одну их пару, пытаясь загладить складки: никаких утюгов в Листоране не знали и знать не хотели («Мыслимое ли дело, государь, такую тяжесть - да жене в руки? Лучше сразу в омут головой!»). Впрочем, жилет не вызывал никаких нареканий и затруднений - просто короткий камзол без рукавов, и все дела. Рубашка и галстук напоминали о курортном сезоне, но выглядели все-таки неплохо. Тяжело было с обувью: здешние сапожники еще не дошли до идеи левого и правого ботинка, тачали на некую абстрактную ногу вообще, а дальше сам разнашивай.
Решил тряхнуть стариной и лично король: проходя действительную службу в армии, он, как и многие, навострился мастерить всякие дембельские штучки из латуни. Конфисковав у одной из придворных дам брошь с эмалью подходящей расцветки, Виктор Панкратович, высунув язык от усердия, выпилил из нее некое подобие депутатского значка, коим украсил пиджак.
Некоторое время король сомневался, поймут ли в международном отделе его рапорт на чужом языке, но потом решил, что иначе его бы и не послали и должны еще теперь приплачивать за знание языка, так положено.
От костюма перешли к интерьеру. Задано уж было работы и краснодеревщикам, чтобы соорудили стол просторный, со множеством ящиков и без финтифлюшек, а то они сначала приволокли такое раззолоченное чудовище, за которым в Кремле договоры о дружбе и добрососедстве подписывают, а это попахивает личной нескромностью. Кресло сгодилось местное, только чехлом задрапировали, чтобы скрыть фаллическую символику. Краснодеревщики были ребята ушлые и сообразительные. Они даже выточили по эскизу Виктора Панкратовича несколько телефонов, да так умело, что у них и трубки поднимались, и диски вращались, а в некоторых так даже и голоса раздавались - правда, это было, увы, не московское руководство, а какая-то местная нечисть.