Избранное. Повести и рассказы

Успенский Михаил Глебович

Наконец Деряба устал прыгать и пинать рыцаря, а тот замучился махать мечом. Несколько мгновений оба не двигались, потом всадник махнул свободной рукой и отправил меч обратно за спину. Деряба отступил на несколько шагов назад, показывая, что прыгать более не собирается. Тогда всадник снял шлем и обнажил прекрасную кудрявую голову.

– Твое счастье, что не напоролся ты на старого барона Литягу, - сказал красавец.
– Я же, увы, лишь соитьями славен, а не боевыми искусствами.

– Чем славен?
– не понял Деряба, повторив вопрос далекого Виктора Панкратовича.

Рыцарь сделал жест, не оставляющий сомнений. Капитан расхохотался и немедленно поведал гусарский анекдот на эту тему. Маркграф Миканор не остался в долгу.

К тому

времени, как очнуться полковнику Шмурло от удара копытом, оба противника уже казались давними друзьями. Маркграф рассказал, что королевский указ обязывает его, Миканора, держать слуг, провозглашающих его появление во всех населенных пунктах страны Листоран, чтобы добрые люди, знатные и простые, успели запереть и попрятать своих жен, дочерей и других родственниц от греха подальше. Королевские указы здесь не больно-то уважают, а этот почти все бароны восприняли с удовольствием и требуют неукоснительного его исполнения. Миканор с воодушевлением повествовал о том, как женщины своими слабыми кулачками вышибают толстенные двери и рвут цепи, стремясь в маркграфовы объятия. В доказательство он протянул Дерябе шлем, чтобы тот смог как следует рассмотреть изображение на флажке, и Деряба убедился: все точно как у Петра Великого. «На меня даже латы обыкновенные не налазят!» - хвастал Миканор. Деряба между делом осторожно выспрашивал нового знакомца о здешнем общественном устройстве и вооруженных силах. Миканор отвечал охотно, но все время сбивался на свои немалые достижения. Потом он по-хорошему попросил капитана с полковником все-таки поработать на него, покричать в деревнях и поселках во исполнение королевского указа, потому что его собственные слуги давным-давно разбежались, - нормальная семейная жизнь вблизи маркграфа была невозможна.

Наконец сговорились о жалованье и ударили по рукам. Маркграф добавил, кстати, что неделю назад вот так же предложил поступить к нему на службу двум странным безлошадным рыцарям, но те наотрез отказались и в утешение починили Миканору старые латы, отчего те стали лучше новых. «Неделю?» - изумился Деряба, но уточнять не стал. Шмурло стонал и кряхтел, хотя дешево отделался. «У нас давно отучились в спину-то бить», - простодушно говорил маркграф.

Нужно было двигаться дальше. Деряба спросил, можно ли бросить вот так спящего детину, не случится ли тому какого худа, не съедят ли его голяки. Рыцарь ответствовал, что по эту сторону Рыхлой Воды голяки не водятся. Что же касается детины, то он лежит вот так, при дороге, с самого маркграфова детства и просыпается только в том случае, когда по дороге проходят или проезжают люди с выпивкой; обычай велит непременно остановиться и чуток попировать с детиной, а то пути не будет.

– А-а, значит, у тебя ничего нет?
– разочарованно сказал Деряба.

– Ну как же нет?
– обиделся рыцарь и достал из седельной сумки добрую флягу.

– Отчего же он не проснулся?

– Так на фляге-то «вода» написано, он и не чует.
– Миканор отвинтил крышку. Детина немедленно встрепенулся, вскочил и подбежал с пластмассовым стаканчиком. Маркграф, не говоря ни слова, налил ему. Детина выпил и вернулся на свое постоянное место. Отхлебнули как следует из фляги и Деряба с полковником.
– Хороший у него стаканчик, маленький, - похвалил детину маркграф и отер уста.
– А то он одно время ведерко к руке цепью приковал - вот разорение-то было...

Несмотря на красоту и успехи по женской части, Миканор, Соитьями Славный, был явно скуп. Да и откуда взяться широте души, когда бабы сами бросаются.

Вино оказалось веселое, шлось веселее. Деряба и Шмурло даже стали тренироваться, кричать маркграфский лозунг, добавляя к нему элементы народного словотворчества, отчего конь Миканора то и дело становился на дыбки, сам же польщенный всадник заходился счастливым смехом. Деряба заметил, что королевский указ - самая настоящая реклама и за нее следовало бы приплачивать королю. За доброй беседой время шло быстро, а никакого населенного пункта до сих пор не попадалось. Поэтому стали подыскивать поляну для ночлега.

Спешиться для маркграфа было целой проблемой. Он выбрал дерево с крепкой ветвью на подходящей высоте, ухватился за нее руками и подтянулся. Конь по инерции сделал пару шагов и остановился. Маркграф спрыгнул. Из конского седла торчал тонкий металлический стержень, соединявшийся, как видно, с латами. Миканор осмотрел конские копыта и нашел, что левая задняя подкова держится на честном слове. На речь же Дерябы, что коня следует напоить и накормить, только махнул рукой.

Наскоро поужинали съедобными корешками, причем маркграф привередничал и говорил, что надергали, мол, разной дряни, словно малые дети, и что добрые люди этого вовсе не едят. Явилась заветная фляжка, спутники еще посмеялись, поболтали и пожелали друг другу доброй ночи.

Ночью, правда, случилось незначительное происшествие.

Деряба подождал, пока маркграф захрапит как следует, вылез из-под плаща, укрыл им присмотренное еще дотемна бревно и тихонько пополз к рыцарю, сжимая в кулаке острый зуб голяка. Миканор лежал неподвижно, только отблески догорающего костра играли на полированном металле панциря.

Деряба метнулся вперед, откинул левой рукой забрало и погрузил смертоносную кость внутрь шлема. Зуб голяка хрустнул и сломался. Головы в шлеме не было. В латах вообще никого не было - маркграф Миканор, Соитьями Славный, с проклятиями пытался освободить меч, застрявший в бревне, которое подменяло собой Дерябу.

Коварные хитрецы посмотрели друг на друга с нескрываемым уважением и только руками развели. На Миканоре тоже было что-то вроде солдатского исподнего, и они походили сейчас на двух казарменных шутников, подложивших друг дружке под простыню металлическую щетку для зачистки контактов.

А в целом ночь прошла спокойно.

Утром Миканор навязал своим спутникам в качестве завтрака уж какой-то совсем особый корешок, коему он был якобы обязан своими достоинствами. Корешок и вправду был хорош, вроде горячей сардельки. Маркграф еще раз поцокал сокрушенно языком, осмотрев подкову, потом загремел латами, водружая их на седло. Шмурло и Деряба, отойдя в сторону, наблюдали за его действиями. Когда в седле образовался пустой всадник без головы, Миканор, нахлобучив шлем, проворно вскарабкался на дерево, примерился и, словно бы складываясь в воздухе, рухнул вниз. Ноги его непостижимым образом проскользнули в кирасу через отверстие для шеи. Да что ноги! И место их произрастания, и хваленое хозяйство, и крепкая грудь, и широкие плечи - словом, все тело маркграфа моментально заполнило латы, только защитные пластины шлема лязгнули о наплечники.

– Да уж, сорок пять секунд - подъем!
– восхищенно сказал Деряба, потом поинтересовался: - А если в степи придется, тогда как?

– В степи - другой разговор, - важно ответил рыцарь.
– В степи как раз все наоборот делаешь и слово совсем другое говоришь... В степи, знаешь, степнячки...
– И сладко зажмурился.

Деряба, не желая чувствовать себя посрамленным, с места выполнил тройное сальто через голову, и они тронулись в дальнейший путь.

Вскоре им встретилось стадо голов на сорок, руководствуемое малолетним пастушком. Пастушок был пацан и пацан, он вежливо склонялся в поясном поклоне перед конным, зато коровы... Уж такие это были коровы, что полковник Шмурло еще долго все оглядывался.

– Деревня близко, - определил маркграф.
– Так что вы, друзья, начинайте.

Деряба набрал побольше воздуху.

– Берегитесь, люди знатные и простые, едет маркграф Миканор, Соитьями Славный!

Потом тот же текст провозгласил полковник, и дело пошло попеременке.

Труды их не пропали даром: едва лишь за поворотом показалась первая изба, как послышались сдержанный, суровый мужской плач и басовитые причитания. Навстречу конно-пешей группе поспешал пожилой крестьянин в полосатых оранжево-зеленых штанах и высокой меховой шапке, на которой болталась какая-то медаль.