Избранное. Повести и рассказы

Успенский Михаил Глебович

Разумеется, все выкопанное и собранное в три дня сгнило в амбарах, а все съедобные растения в лесах тоже от страха перед грядущим голодом повырвали и поели. Тут голод и грянул. Кузнецов, конечно, повесили, изготовлять оружие стало некому, чем немедленно и воспользовался коварный король Аронакса Скопидар Пятнадцатый, грызи его хопуга.

– Мы же их всегда били!
– вскричал маркграф.

– Так наш король им первый дань придумал платить, вот они и обнаглели. Это сразу после Баронской Погибели случилось, - сказал разбойничек.
– Я и сам, надо вам знать,

баронет, только ничего о тогдашней жизни не помню.

Маркграф побледнел.

– Понятно, - сказал он наконец.
– Значит, опять пришлось Эндустану время раскрутить...

– Ну-ка, ну-ка, - оживился Деряба.
– Я тут и сам замечаю, что со временем ерунда какая-то получается.

Маркграф, поминутно ссылаясь на свою малую ученость («Сами понимаете, мне ведь с младых ногтей ни минуточки покою не было»), объяснил, что в трудную минуту Верховный Маг Листорана может ради спасения любезного отечества прибегнуть к крайнему средству: раскрутить как следует время, чтобы сорвать все планы злокозненного врага.

– Гончарный круг видели? Примерно так и у нас. Середка вращается еле-еле, а края так и мелькают, так и мелькают! В Макуххе, может, всего-то неделя прошла, а в провинциях уже и дети состарились. Но бывает и хуже...

И Миканор рассказал, что во время приснопамятного похода на Снегопур листоранское войско двигалось вперед так скоро и неодолимо, что время за ним не поспевало и сам маркграф, воротившись со славой (его выдающиеся способности помогли пехоте форсировать крепостной ров), застал в замке собственного деда бесштанным маркграфенком, но потом местные маги наладили все как надо...

Шмурло удивлялся тому, с какой легкостью воспринимает маркграф такие важные политические события.

Деряба предложил переночевать в замке, но оборванцы во главе с сомнительным баронетом наотрез отказались: башня могучего Литяги и при жизни-то пользовалась весьма дурной репутацией, а теперь туда и вовсе соваться не стоит. В башне зачастую пропадали люди, а некоторые пропали совсем. По ночам оттуда раздаются несвойственные добрым листоранцам звуки и такие же песни на незнакомых языках.

– Ерунда собачья, - подытожил Деряба и крепким пинком распахнул тяжеленные двери, ведущие в башню. Ванесса осталась сидеть у него на плече, и людям стало неудобно бояться, они двинулись следом.

Внутри, ко всеобщему удивлению, было светло, поскольку верхняя смотровая площадка была, оказывается, сделана из какого-то прозрачного материала и, несмотря на многолетнюю грязь и пыль, солнечные лучи все же проникали сюда. Под ногами расстилались серые от пыли ковры с длинным ворсом, от пола до потолка по стенам вилась спиралью деревянная галерея, на которой размещались дощатые пристройки и комнатки. Ворс на коврах давно истлел, и каждый шаг отпечатывался в нем, словно в снегу. Маркграф сразу же начал чихать и выбежал наружу. Он не успел как следует прочихаться, когда капитан позвал его назад.

– А ты ртом дыши, - посоветовал он.
– Вот, погляди-ка сюда, узнаешь?

Гобелен, висевший над камином, был свеж и ярок, словно новенький. Ни одной пылинки на него не село. Изображены на нем были два великана в ярко-оранжевой одежде и таких же касках. Лица великанов были исполнены достоинства и покоя. Между ними на небольшом троне сидел крепкий мужчина с патологически длинными усами. Великаны положили свои громадные ладони ему на голову, как бы благословляя. В свободных от благословения руках один из гигантов держал прозрачную бутылку с прозрачным же содержимым, другой - дымящуюся сигарету.

– Узнаешь?
– спросил Деряба.

Маркграф благоговейно снял шлем.

– Это же творцы всего сущего - божественные братья Шишел и Мышел!
– воскликнул он.
– А вот первый барон Литяга тут совершенно не к делу изображен. Самозванец! Ведь все же знают, что не ему, а нашему родоначальнику Шишел и Мышел предложили стать третьим, потому что род Миканоров наиболее знатен в Листоране...

– Это Рыло и Гидролизный, которые тебе латы чинили!
– сказал Деряба.

Миканор застыл с разинутым ртом.

– И в самом деле, - произнес он наконец.
– Горе мне, как же я сразу не догадался, что это не просто бродяги! Сказано же в священных книгах, что Шишел и Мышел непременно пройдут по Замирью, устремляясь к началу времен...

– Накрылось наше преследование, - заключил Шмурло.
– Теперь начальство по головке не погладит...

– Да не в том дело, - досадливо отмахнулся маркграф.
– Я вот у них денег попросить не догадался - такая досада! Есть у братьев такая щербатая монетка, с которой сколько сдачи ни сдавай - все мало будет! Тогда бы мне и вас не пришлось...
– Тут Миканор прикусил язык и огляделся.

– Что не пришлось?
– насторожился Деряба.

– Да нанимать не пришлось, - нашелся маркграф.
– Я бы тогда от всех рогоносцев честь честью откупился и все сызнова начал!

Хорошо тому живется,

Кто всей суммой овладел:

Совершить ему придется,

Ой, немало славных дел!

Деряба все еще не расставался с мыслью переночевать в башне. С этой целью он мобилизовал трясущихся от страха оборванцев во главе с баронетом на уборку помещения.

Уборка заняла почти целый день, поскольку в башне все было такое ветхое и хрупкое, что на галерею, например, даже и не пытались подняться - источенные червем ступени крошились под ногами, и все это хозяйство могло запросто рухнуть на голову.

Деряба надзирал за уборкой, а Шмурло мелькал тут и там, вербуя среди оборванцев агентуру. Оборванцы были жадные, кругом перед всеми виноватые и на вербовку шли охотно, удивляясь лишь присваиваемым псевдонимам - Иванов, Аптекарь, Караганда...

Оперативная деятельность полковника была прервана криком Дерябы:

– Гляди-ка, газета!

В самом деле, расчищая камин от золы, один из оборванцев обнаружил обгоревший кусок пергамента.

– Так она самодельная, - обиделся капитан, разглядев все как следует.
– А на вид вроде как настоящая... Да, это не фотографии, а рисунки... Полкан, гляди, это же Мырдик наш тут с кем-то обнимается!