Избранное. Повести и рассказы

Успенский Михаил Глебович

Анастасия Петровна сразу же увлекла его в спальню.

– Это изделие выдающихся мастеров арабского мира, изготовленное под бомбами израильских агрессоров, - указала она на кровать, занимавшую добрую половину спальни.
– Ты же знаешь, любимый, что даже незначительная перестановка мебели способна придать любовным играм дополнительную окраску. Усиливается приток крови, учащаются дыхание и сердцебиение. Наши годы - это далеко не старость. Вы еще долго можете наслаждаться всей гармонией полноты личной жизни.

– Да, - невольно согласился Алексей Иванович.
– И знаешь, какое совпадение? Сегодня то же самое, почти слово в

слово, говорила мне наша новая заведующая идеологическим отделом Ирина Прокопьевна Пинкова, когда я внезапно распорядился заменить венские стулья на финские. Видно, и впрямь наши женщины меняются, желая встать вровень со своими зарубежными товарками.

...Уже позже, укладываясь по стародавней, комсомольской еще, привычке поверх жены, Алексей Иванович невольно сказал:

– Настя, ты помнишь моего предшественника на посту первого секретаря краевого комитета партии, который пятнал звание коммуниста с танцовщиками в балете? Партия нашла ему дело по душе, доверив Большой театр...

– Правильно ты говоришь, Алеша, - ответила Анастасия Петровна, размашисто поднимая тяжелые, нестарые еще бедра.
– Только ты не такой - ты волевой, целеустремленный, не скованный стереотипами в партийной работе... Светало.»

«Все про меня... Про нас с Виктором», - думала, засыпая, Анжела Титовна. Светало.

Глава 14

Одна женщина по радио все время поет: «О, если б никогда я вновь не просыпалась!», и она совершенно права. Зачем и просыпаться, коли тебя связали по рукам и ногам совершенно незаметным и предательским способом, да так ловко, что даже Деряба не проснулся. А когда проснулся да дернулся, было уже поздно. Он попробовал порвать путы напряжением мышц и чуть не заорал, так сделалось больно.

– Да, - сказал маркграф, охорашиваясь. Зеркальце он пристроил на сучке дерева.
– Не повезло вам, уважаемые. Я в башне полазил и, на свое счастье, паука-термидона словил, он вас во сне и запутал. Так что лучше не дергайтесь, паутина у него такая - без рук, без ног останетесь и товарный вид потеряете...

Деряба хотел было высказать маркграфу все, что у него по этому поводу быстренько накипело на сердце, но не смог: Миканор и рты им со Шмурлом позаклеивал какой-то липучкой. А паутина и впрямь была особенной: при малейшем растяжении она раскалялась докрасна, словно нихромовая проволока под напряжением.

– Я так подумал, - продолжал не спеша злонравный красавец.
– Жалованье мне из ваших органов еще когда-то будет, а есть, пить и прочее сейчас надо: конь от бескормицы уже с ног валится. Тут мне баронет как раз подсказал, что поблизости странствующий работорговец обретается, я за ним баронета и послал всего за пять процентов. Да еще и паучок-термидон подвернулся - одно к одному. Служили вы мне хорошо и верно, только сам посуди, как же мне вас в рабство не продать, когда у вас никаких документов нет? С документами, понятное дело, вас никто не купит, а так - с дорогой душой. Из тебя, Степан, добрый телохранитель получится, а полковника, скорей всего, охолостят...

Тут и Шмурло замычал, задергался. Вокруг головы маркграфа летала возмущенная ванесса, тоненько орала, а Миканор только отмахивался, памятуя о страшном заступнике и мстителе. Шмурло яростно подмигивал капитану до тех пор, пока Деряба не догадался, что это азбука имени Морзе.

«Товарищ капитан!
– сигнализировал полковник.
– Приказываю вам немедленно принять меры к нашему освобождению!»

«Ты этого козла вербовал, тебе и отвечать», - отмигался Деряба.

– А за козла отвечать будешь, - заметил, не оборачиваясь, маркграф.

Некоторое время Шмурло беспорядочно хлопал веками, потом решился:

«Убей меня, Степа. Это приказ. Я знаю не так уж много, но под пытками могу рассказать практически все».

«Больно здесь нужны ваши тайны».

«Ах, уже и «ваши»?»

Чтобы утешить и развеселить полковника, Деряба стал то левым, то правым глазом рассказывать о том, как в Анголе попал в руки повстанцев. Его тогда посадили в термитник, решив, что советскому человеку самое место там, где безраздельно господствует принцип коллективного труда. Но термитник был такой большой, а самих термитов такая пропасть, что вскоре мышцы век у Дерябы устали и заболели и осталось неясно, как отважный капитан сумел выкрутиться из такой сложной ситуации.

Воспользовавшись этим, Шмурло начал промигивать свое политическое завещание. Сейчас, в этом совершенно чуждом окружении, даже распоследний диссидент - да что диссидент, даже агент ЦРУ казался ему самым близким и родным человеком по сравнению с жестокими существами, населявшими Замирье. Поэтому Шмурло велел капитану, буде тот останется в живых и вернется домой, тайно извиниться от его имени перед поднадзорным академиком за тараканов и прочие пакости, явно покаяться перед супругой за Анжелу Титовну и другие сотворенные прелюбы и сообщить через враждебные радиостанции всем людям доброй воли, что... Но тут и полковник замучился и смежил усталые веки, так и не устроившись окончательно в перебежчики.

Зверина маркграф томил их голодом и жаждой, но его ведь тоже можно понять: попробуй-ка разлепи рты этим гаврикам! Тотчас же в воздухе повиснет такая густая Митирогнозия Магика, что не только самого маркграфа придавит рухнувшей башней, но и моря выйдут из берегов, а с гор спустятся дикие племена...

Ванесса залезла Дерябе прямо в ухо и нашептывала слова напрасного утешения, а он даже тряхнуть головой не мог, чтобы избавиться от щекотки.

Между тем маркграф закончил ухаживать за лицом и выслушивал доклад запыхавшегося баронета, который вернулся неведомо откуда. Едва лишь баронет доложился, Миканор, Соитьями Славный, собрал пальцы правой руки в заурядную оскорбительную фигуру и представил эту фигуру под нос баронету. Это ему вместо пяти процентов, мстительно догадался Деряба. Оборванцы сидели кружком и довольно скалились, что в рабство продадут не их, показывали Дерябе зеленые языки.

Вдали послышались глухие удары. Оборванцы посерьезнели. Миканор приказал им взгромоздить себя на коня. Затрещали заросли, удары приближались. Деряба-то полагал, что сейчас к подножию башни из леска выедет какой-нибудь караван, но все было гораздо хуже...

Дети у нас хорошо знают, что если будешь не спать и вообще нарушать дисциплину, то придет бабай с большим мешком и заберет, хотя самого бабая никто не видел. А вот он тебе и бабай! Метра четыре ростом, в клетчатом балахоне до пят и с клетчатым же мешком. На голове бабая рогатый шлем, нос длинный и острый, глаза круглые и без зрачков. Волосы на бороде в палец толщиной, их всего-то десятка три. Лапы сплошные, словно бы он в варежках. В мешке что-то шевелится. Именно так выглядит странствующий работорговец в Замирье, отсюда-то и пошли легенды про бабая.