Избранное. Том 2
Шрифт:
С младых ногтей нам объясняли, что политика и нравственность – несовместимые понятия, что политика – грязное дело, что ее нельзя делать в белых перчатках и т. д. Однако безнравственность российских политиков имеет существенные особенности, связанные вообще со спецификой власти на Руси.
Наблюдая политическую жизнь любой страны, можно различить два направления деятельности людей, решивших пойти по политической стезе. С одной стороны, это сфера взаимоотношений со своими конкурентами, а с другой – с избирателями. Нечистоплотные приемы в борьбе с соперниками хорошо известны во всем мире из политической истории и литературы: это заведомое искажение программы конкурента, сбор и выброс компромата, в том числе касающегося его частной жизни, засылка осведомителей в предвыборные штабы противника или их подкуп, прослушивание телефонных
В целом нечистоплотность политической жизни в странах с развитой демократией не несет в себе какого-либо взрывоопасного для общественного развития заряда. И главная причина этому, конечно, – структура власти, строгое ограничение властных полномочий любого избираемого лица, любого чиновника. Однако думаю, что здесь есть и другое. Это воспитание определенных нравственных начал у людей, решивших идти в политику, во властные структуры, возглавить крупные социальные группировки, а если повезет, то и страну. Интересы народа, интересы страны для них превыше всего, интересы именно конкретного народа, который состоит из конкретных граждан. Поэтому надо вызволять каждого гражданина страны, попавшего в беду, в плен; поэтому надо сделать все, чтобы минимизировать людские потери при военных конфликтах, стихийных бедствиях.
Своеобразная этика политики сродни спортивной этике. Например, настоящий спортсмен-футболист может ударить противника по ногам, симулировать травму, забить гол рукой и сказать, что «это рука Бога» (Марадона), но он никогда не позволит себе играть вполсилы за любимый клуб, за национальную сборную страны. Здесь он сделает все для победы.
Президент США Никсон мог дать добро на прослушивание телефонных разговоров своих конкурентов по предвыборной кампании (Уотергейтское дело), но он никогда не позволил бы задерживать зарплату офицерам американской армии. Вот здесь как раз водораздел между мерой безнравственности западного и российского политика.
Тип российского политика предполагает равнодушие к народу, взгляд на граждан как на подчиненных. В России политик, пришедший к власти, видит себя в качестве первого чиновника – этакий столоначальник земли русской. И сразу начинает заниматься реорганизацией «вверенного ему учреждения». Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…
Для власть имущих в России народ превращается в абстрактную массу. Дистанцироваться от нее как можно быстрее – интуитивная потребность наших политиков. Желательно порвать даже личные контакты со средой, из которой он всплыл на поверхность политической жизни – таково непременное условие «развязанности рук». Нормальное состояние российских политиков – это когда они могут с чувством глубокого удовлетворения процитировать строку из Осипа Мандельштама: «Мы живем, под собою не чуя страны». В таком политическом мире ответственность зачастую трактуется как слабость, а реформаторский авантюризм возводится в доблесть.
Вот, в сущности, почему двадцатый реформаторский век в России стал таким человеконелюбивым.
Важной особенностью социальных и политических экспериментов в России явилось то, что они имели в своей основе экономический стержень. Дважды российские реформаторы покушались на экономические основы жизни общества, на святая святых организации всей хозяйственной жизни – собственность.
Сначала полному разрушению подвергся институт частной собственности. Тотальное обобществление средств производства буквально перевернуло правовую основу государства, идеологию, социальную и индивидуальную систему ценностей. С точки зрения поставленных целей коммунистическими реформаторами была одержана блестящая и сокрушительная для общества победа. Другое дело,
Спустя 75 лет общественная собственность подверглась не менее тотальной атаке. Теперь уже приватизировать предполагается все, включая уникальные месторождения, морские порты, аэропорты, магистральные трубопроводы, железные дороги, общенациональные информационные системы. Второй за сто лет экономический переворот вновь потряс политическую систему страны, изменил социальный статус десятков миллионов людей, нанес мощный удар по производственному потенциалу.
Оба экономических переворота отнюдь не осчастливили население. Не потому, что их творцы этого не хотели, а потому что творцы эти проявили полное незнание сущности экономических взаимодействий внутри общественных систем, имели весьма поверхностное представление о внутренних (и ни при каких условиях неотменимых) силах, организующих экономические процессы и обеспечивающих их эффективность.
В представляемой читателю работе сделана попытка обсудить эти силы и процессы. Но речь не только об этом. Человек не может заниматься 24 часа в сутки научными исследованиями. Он живет среди людей, думающих чаще не об основах социально-экономического развития (что, кстати, совершенно правильно), а о текущих коллизиях в политике, экономике, культуре.
Книга писалась так, как я живу. А живу я в научных и политических дискуссиях, познал и работу чиновника, был бит властями, но не до крови. Это ни в коем случае не означает, что перед читателями мемуары (хотя есть отдельные зарисовки интерьеров высшей власти, с которой жизнь угораздила соприкоснуться). Скорее всего это все-таки научный трактат, попытку дать объективный диагноз состояния страны. Вообще для меня как для человека, относящего себя к научному миру, нет ничего интереснее диагностики. Практикующему врачу, политику, предпринимателю, банкиру подавай рецепты для лечения недугов. Рецептов много – диагностика хромает.
Эта книга никак не для сквозного чтения. В ней есть чисто научные разделы, вкрапления общефилософских размышлений, исследования текущих проблем экономической политики, которые перерастают в хронические, не чужд автор и политической публицистики. Такова, может быть, к сожалению, а может, к счастью, жизнь ученого. В башне из слоновой кости никак нынче не отсидеться, но и без серьезной науки существование опускается на уровень парнокопытных.
Глава 1
Экономика как кибернетическая система
Лауреат Нобелевской премии Макс Планк, основатель квантовой физики, однажды скромно заметил, что он начинал свою деятельность как экономист, но затем оставил эту профессию, потому что она слишком трудна. Когда об этом рассказали пионеру современной математической логики Бертрану Расселу, он ответил: «Это странно. Я бросил экономическую теорию из-за того, что она слишком проста!»
Если читатель пожелает почерпнуть из этого раздела элементарные сведения о механизме функционирования рынка, о кривых спроса и предложения (или кривой Филлипса), конкуренции, олигополии и монополии, функции денег и банков, то автор сразу его разочарует. О рынке от Милля и Смита до Хайека и Самуэльсона написано столько томов научной, учебной и популярной литературы, что повторяться было бы столь же скучно, сколь и бессмысленно. Здесь любопытен другой момент.
Во всем море изысканий о рынке и по поводу рыночных отношений мы не найдем четкого ответа на, казалось бы, простой вопрос: а зачем нужен рынок, в чем причина именно рыночной организации экономической жизни? Перелопатив тысячи страниц экономической литературы, вы узнаете много полезного и бесполезного о том, чем отличается свободный рынок от несвободного или от тоталитарной экономики (т. е. нерынка), на вас обрушатся потоки исторических подробностей о том, как возникали товарно-денежные отношения в первобытном обществе, Древнем Риме и еще более древнем Китае. Но вы не найдете ответа на вопрос: рынок – прихоть развития цивилизации или объективная необходимость ее существования? Конечно, в литературе либерального толка мы обнаружим указания на связь рынка в экономике с демократической традицией в обществе. Однако на другом полюсе нас встретят рассуждения на тему неэффективности демократических, а следовательно, рыночных институтов.