Избранное
Шрифт:
Кореец ответил, что зовут его Хань-Дыби, едет он домой, во Владивосток, а родился в провинции Цюнь-Цион-до и живет недолго, но жизнь знает, так как имеет уже собственную парикмахерскую во Владивостоке, на Семеновском базаре.
— Если ты знаешь жизнь, — сказал Ан-Сенен, — то должен дать мне триста рублей, чтобы я мог доехать до дому.
И он рассказал Хань-Дыби все. Хань-Дыби выслушал его и спросил:
— В таком случае, что же ты можешь дать мне в залог под триста рублей?
Ан-Сенен нахмурился.
— Ты
— Но я тебя не знаю, — ответил Хань-Дыби и отвернулся.
Тогда Ан-Сенен предложил свои сапоги.
— Что же, ты поедешь босиком? — сказал с усмешкой Хань-Дыби.
— Ты слишком добр, мой сын, — ответил Ан-Сенен. — Но у меня больше ничего нет, кроме партийного билета.
И он показал ему свой билет.
Хань-Дыби осмотрел его со всех сторон и сказал:
— Под него я дам тебе триста рублей.
Но Ан-Сенен схватил его за руку.
— Нет, — сказал он решительно.
— Как хочешь, старик, — ответил Хань-Дыби, — вот тебе твой билет и оставайся с богом.
Хань-Дыби подошел к кассе.
Ан-Сенен печально посмотрел на него и жалобно крикнул:
— Возьми лучше мои сапоги! Они на резиновой подошве. В них никогда не промочишь ног!..
Но Хань-Дыби уж его не слушал…
Прошла еще одна ночь и еще день.
Лицо Ан-Сенена пожелтело, осунулось.
Ан-Сенен не ходил уже в город, а только бродил по вокзалу.
Огромны были каменные залы, но спать было негде, и вечно в них, как в морской раковине, стоял шум.
Ан-Сенен пил кипяченую воду из бака и дрожал от голода. И каждый раз, когда мимо проходил человек в очках, Ан-Сенен вспоминал Хань-Дыби.
На третий день, утром, он увидел в углу, на скамейке, корейскую девушку. Она была в красном платке и держала под мышкой книгу.
Ан-Сенен подошел к ней.
Он не решался просить у нее денег, боясь, что и она потребует то, чего он не отдаст, даже если бы у него вырвали язык. Тогда он вспомнил все, что в молодости говорил девушкам.
— Летом хороша ночь, зимой — утро, весной — заря, — сказал он. — Ты же хороша всегда. Ты, как речной цветок, что выходит из ила и не запачкан им.
Девушка рассмеялась и покраснела, так как была некрасива.
— Что тебе нужно, старик? — спросила она.
— Отведи меня в Колхозцентр, — ответил Ан-Сенен, — и я пришлю тебе мешок сушеной корюшки. Осенью она бывает очень вкусна.
Узнав про несчастье Ан-Сенена, девушка охотно согласилась. Она взяла его за руку и прошла с ним через город. В Колхозцентре Ан-Сенена встретил человек в таких же очках, как у Хань-Дыби. Ан-Сенен испугался.
Но, выслушав девушку, человек сказал Ан-Сенену:
— Не горюй, старик, мы дадим тебе другую путевку, и ты поедешь на курорт.
«Ах, — с грустью подумал Ан-Сенен, — почему люди в очках так быстры на всякие дела?»
И как у Хань-Дыби, Ан-Сенен спросил у человека, знает ли он жизнь.
Человек с улыбкой ответил, что знает.
— Если это правда, — сказал ему Ан-Сенен, — ты должен знать, что через две недели начинается ход иваси, и я не хочу ехать на курорт.
Девушка улыбнулась, а человек пожал плечами.
— Как хочешь, старик, насильно мы тебя не повезем. Поезжай назад, мы дадим тебе денег.
И опять поехал Ан-Сенен через всю страну к океану, где на холмистом берегу среди дубового кустарника стоят в ряд фанзы колхоза «Сучан».
Во Владивостоке Ан-Сенен долго ходил по Семеновскому базару. Он заглядывал в стеклянные двери парикмахерской, раздвигал бумажные занавески на ширмах, за которыми уличные цирюльники брили китайцам головы бритвами, тяжелыми, как мечи. Он хотел еще раз увидеть Хань-Дыби. И он увидел его в конце пустынной улицы, сбегающей к морю.
Ан-Сенен взял Хань-Дыби за локоть.
Пальцы у старика были цепкие, твердые — они привыкли хвататься за весло.
— Ты говорил мне в Москве, — сказал он, — что хорошо знаешь жизнь. Ты плохо знаешь ее. Никогда не требуй в залог отца у сына, как это делают у вас в Цюн-Цион-до, где ты родился. И никогда не требуй в залог партийного билета.
И Ан-Сенен ударил Хань-Дыби с такой силой, что тот упал на гальку у самой воды.
А Ан-Сенен, не оглядываясь на Хань-Дыби, зашагал по набережной к Семеновскому молу. Там всегда можно найти шхуну, отходящую в бухту Гайдамак.
Было утро.
Город стоял над заливом, освещенный с востока солнцем, а с запада ветер гнал на город облака.
Из всех трав, которыми осенью богаты сопки вокруг Гайдамакской бухты, Ан-Сенен любил больше всего тростниковый повейник.
Даже от слабого ветра этот гибкий злак качался, размахивая своими белыми метелками; казалось, по траве ходят буруны. А над ними, точно синий дым, носились семена чертополоха.
Ан-Сенен, сойдя на берег, сорвал несколько пушистых метелок повейника и пригрел их в своих грубых ладонях.
Он был рад своему возвращению. Береговой ветер похлопал его по плечу.
«Хороший ветер, — подумал Ан-Сенен. — Наверное, уж ловят иваси».
И действительно, пусто было на берегу. Галки прыгали по пристани. На песке, дожидаясь прилива, сохли нераскрытые ракушки, и морские ежи шевелили иглами среди мокрых камней.
Рыбаки ушли в море.
В первую минуту Ан-Сенен испытал досаду, что это произошло без него. Но, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, на дым, вившийся из деревянной трубы его фанзы, успокоился. Погода не предвещала перемен. И он представил себе свой кавасаки, полный рыбы, почувствовал даже запах мокрых сетей, бензина и рыбьего клея.