Избранное
Шрифт:
Когда глаза его уже закрывались, он, борясь со сном, успел предупредить Маришку:
— Милая Маришка, если вдруг заглянет переодетая попом старуха и предложит поменять сотовый мед на соль, будьте добры, пристрелите ее.
— Все будет в полном порядке, глубокоуважаемый господин майор, — заверила его хозяйка.
Затем она на цыпочках пробралась на веранду и с затуманенными от слез глазами вздохнула:
— Бедный, бедный, дорогой наш господин майор!
— Сколько он, должно быть, выстрадал! — вторила ей Агика.
Она тоже глотала слезы. Один лишь Тот стоял
— Хотелось бы только знать, чем это я ему не угодил, — проворчал он.
— Не накличь беды, родной мой Лайош, — тотчас отозвалась жена.
— Я уж и так взглянуть никуда не смею, чтобы не вывести его из терпения, — вслух размышлял Тот.
— Вот увидишь, он непременно полюбит тебя, — ободрила его Маришка. — Пусть только сначала отоспится как следует! Хоть немного придет в себя. Ведь тебя все, все любят!
Тот лишь покачал головой, как человек, не очень-то уповающий на лучшее. И словно эхо его сомнений, напротив, через улицу, в саду Циприани тоскливо завыла овчарка профессора.
Глава вторая
Майор Варро спал до самого вечера.
У Маришки и Агики дел было по горло. Пока они жарили, парили, стирали и гладили, хозяин дома принимал посетителей. Многим из тех, кто прозевал торжественную церемонию прибытия, не терпелось хоть одним глазком взглянуть на майора. Тот на цыпочках провожал желающих к затворенной двери, приоткрывал ее и шепотом приглашал:
— Смотрите на здоровье.
Он не торопил любопытных. Каждый имел возможность внимательнейшим образом разглядеть спящего гостя — барышня Ба-кош, учительница, господин приходский священник Томайи, Шандор Шошкути, механик, и многие другие. Последним явился Лёринцке, сосед-железнодорожник, который вроде был приятелем Лайоша еще с тех пор, когда Тот работал на железной дороге, а в глубине души всегда люто ему завидовал.
Эту зависть удваивало то обстоятельство, что после случившегося однажды неудачного маневрирования поездов всю верхнюю часть туловища Лёринцке (кроме левой руки) заключили в гипс, и с тех пор кожа у него постоянно зудела. А зуд, как известно, точит и характер. Еще в полдень, когда майор только что прибыл, Лёринцке привлек всеобщее внимание тем, что демонстративно захлопнул ставни своего дома. Однако теперь и он заявился, да еще прихватил с собой бутылку кислого вина, очевидно, в надежде застать майора уже бодрствующим, чтобы подпоить его, подружиться с ним, а может, и переманить к себе. Но и Лёринцке не продвинулся дальше порога. Там он мог стоять сколько душе угодно и вдоволь любоваться гостем, хотя с отведенного ему места открывалась для обозрения только голая ступня правой ноги майора. Лёринцке сделал вид, что и от этой возможности он в полном восторге.
— Какая очаровательная маленькая нога у господина майора! — заметил он.
— Нога как нога, вполне нормальная, — парировал Тот, подозревая подвох.
— Я и не говорил, что она ненормальная, — прошептал завистливый сосед.
— Но ты как будто принизил ее.
— И в мыслях
— Какая «такая»?
— Я же ничего особенного не сказал, — слицемерил железнодорожник. — Вполне нормальная и здоровая нога.
— Ты лучше не умничай! — осадил его Тот, тихонько прикрывая дверь. — У всех майоров такая нога.
Но заноза все же засела в душе. Тот вернулся, приоткрыл дверь и принялся изучать майорову ступню, которая, если присмотреться, словно и не была частью человеческого тела… Чьего же тогда? Может, ящерицы или другого холоднокровного существа, либо такого создания, какого он еще отродясь не встречал… Тот поскорее прикрыл дверь, уселся в кресло, и тут, на счастье, его сморил сон.
К тому времени, как майору проснуться, Маришка выстирала, высушила и отгладила его мундир, до блеска начистила пуговицы и всякие знаки отличия. Агика же, насколько хватало умения, мягкой тряпочкой протерла майоровы сапоги, навела на них блеск собственным жарким дыханием и слюной — так молодая кобылица заботливо обихаживает только что народившегося жеребенка. Агика не пожалела времени и сил, и разбитые, потрескавшиеся сапоги ослепительно сверкали, когда майор вышел в них на веранду.
Вид у гостя был хмурый.
— А что, для свиной колбасы обязательно нужно провертывать мясо? — первым делом спросил он.
— Нужно, — ответили Тоты.
— Сейчас приснилось, будто меня похитили партизаны и решили провернуть на фарш. До сих пор чувствую, как я хрустел.
— О господи! — ужаснулась Маришка. — Что же они, выходит, сначала опалили глубокоуважаемого господина майора?
— Что было самое неприятное! — подтвердил майор. — Не считая упомянутого обстоятельства, я спал довольно сносно.
Это сразу бросалось в глаза. Не только мундир стал импозантнее, по и сам носитель его. Во взгляде майора исчезло выражение затравленности, голос звучал бодро, начальственно. Он с аппетитом съел гуляш, курицу и компот. А после ужина настроение его настолько улучшилось, что он пожелал осмотреть окрестности.
Как радовались Тоты, когда гость восторгался, глядя на поросший лесом склон Бабоня и живописную Барталапошскую долину! Ничто не укрылось от его внимания. Майор отметил чистоту в доме, похвалил ухоженный сад и словно напоенный сосновым ароматом воздух.
Тут он вконец расчувствовался.
— Дорогие Тоты, — сказал майор, когда они вернулись на застекленную веранду, — я сердечно рад, что принял ваше приглашение. После девятимесячного пребывания на фронте, в постоянной вони, я чувствую себя сейчас как бы заново родившимся.
Он поднял свой бокал и осушил его за здоровье находящегося далеко от дома Дюлы Тота. Теперь пришел черед Тотов растрогаться.
— Мы тоже счастливы, — прерывающимся голосом начала Маришка, — что вы соизволили принять наше приглашение. А ведь нам и во сне не могло привидеться, что у нашего сына такой командир, такой командир — ну прямо золото!