Избранное
Шрифт:
У человека перед смертью может быть цветущий вид; обреченный на гибель город порой бывает шумным, оживленным — и все-таки он умирает, медленно и неотвратимо. Можно еще спасти отдельного человека, но не город. Кажется, будто разящий перст судьбы занесен и над дурными, и над хорошими его обитателями. Хороших обитателей немного, они торопят свою гибель или пишут завещания, но их крики, и печальные и веселые, так же бессмысленны, как треск цикад, пытающихся заглушить вой осеннего ветра.
Этот разящий перст я увидел над жителями Кошачьего города — по моему необъяснимому предчувствию, от них скоро останется лишь прах и пепел.
Кошачий
Когда-то здесь наверняка были улицы, но узкие и, главное, опасные, потому что люди-кошки считают позорным уступать кому-либо дорогу. Ходьба по определенной стороне тем более претила их свободному духу. Единственным выходом было ликвидировать улицы. Правда, от толкотни это не спасало, но по крайней мере сберегало немало жизней (как видите, иногда люди-кошки поступают весьма гуманно). Пронестись без отдыха километров шесть, а потом вернуться — не так уж опасно, хотя и утомительно. Впрочем, не всегда утомительно: многие едут на согражданах, как на бесплатном поезде. Я решил обязательно проверить свои догадки и найти следы бывших улиц.
В самой давке не было ничего особенного. Интереснее другое: что людской поток то поднимался, то опускался. Увидев на дороге камешек, прохожие присаживались на корточки, а затем и вовсе садились, чтобы насладиться невиданным зрелищем. Новые прохожие тоже присаживались на корточки, задние напирали — и получался настоящий водоворот. Самым последним приходилось карабкаться на чужие головы. Сидящие, забыв про камешек, начинали рассматривать зевак, которые торчали наверху, но тут где-нибудь в стороне узнавали друг друга двое знакомых. Водоворот тотчас перемещался. Каждый считал своим долгом помочь знакомым разговаривать, что неизбежно приводило к драке. Возникало два новых водоворота, а знакомые сидели на земле и играли в шахматы. Наконец оба водоворота опять сливались в один, на этот раз вокруг шахмат.
Между людскими потоками, очевидно, бывают своеобразные отмели — толпа расступается, подобно Красному морю, когда его переходили израильтяне. Иначе я не мог себе представить, как Большой Скорпион с отрядом доберется до своего дома, находившегося в центре Кошачьего города. Завидев людское море, я думал, что мы обойдем его, но Большой Скорпион вторгся в самую гущу голов. Грянула музыка, которую я сначала принял за приказ расступиться, и понял свою ошибку, когда зеваки с интересом бросились к музыкантам. Расчет Большого Скорпиона был иной: под звуки инструментов его солдаты стали бить дубинками по головам прохожих, как по барабанам. Тут-то людской поток и раздвинулся. Самое любопытное, что интерес к нам ничуть не ослаб, хотя дубинки работали не переставая.
Городские люди-кошки
На их головах блестели плешины, которые, наверное, появились благодаря длительной исторической эволюции и солдатским дубинкам. Оказалось, что солдаты бьют прохожих не просто для того, чтобы расчистить дорогу, но и из высших соображений. Стремясь пролезть вперед, зеваки толкались, пинались и даже кусались. Передние отчаянно обороняли свои позиции, а солдаты колотили всех без разбору, стараясь перевоспитать своих вздорных соплеменников.
Я смотрел на жителей и с любопытством, и с жалостью. Окружающие дома меня не интересовали; они сразу показались мне некрасивыми — во всяком случае, грязными — это ощущал даже мой нос. Если красота и грязь совместимы, то мое суждение о кошачьей архитектуре неверно, хотя я по-прежнему не могу восхищаться дворцом, от которого несет нечистотами.
Итак, я смотрел только на прохожих, но вскоре и это стало мне в тягость, потому что они истошно орали, встретившись со мной взглядом. Городские жители боялись иностранцев меньше, чем деревенские; они вопили преимущественно от изумления, что не мешало им толкать нас или указывать на меня пальцами. Люди-кошки — существа прямодушные: что видят, на то и показывают. Но я все-таки не мог отрешиться от земных понятий и очень страдал от этого. Тысячи пальцев были направлены на меня, словно пистолеты, а за каждым пальцем торчал любопытный нос и блестели круглые глаза. Вот они устремляются к моему лицу, потом скользят к груди, к ногам… Я не поэт, но не лишен воображения; мне казалось, будто эти пальцы, носы и взгляды растворяют меня в толпе, лишают всякой индивидуальности.
Теперь я не смел поднять головы. Это давало мне и некоторые преимущества, так как дорога была вся в колдобинах и зловонных лужах; я бы вывалялся, как свинья, если бы глазел по сторонам. Люди-кошки, наверное, не чинили дорог в течение всей своей многовековой истории, которой они так бахвалились. Я уже начинал ненавидеть историю, особенно многовековую.
К счастью, мы вскоре добрались до жилища Большого Скорпиона. Здесь я окончательно понял, что городские дома людей-кошек мало чем отличаются от жалкой хижины, которая была отведена мне в дурманной роще.
12
Дом Большого Скорпиона, стоявший, как уже говорилось, в центре города, представлял собой четыре высокие степы без окон и дверей. Такими же были и соседние дома, которые я увидел только потому, что к вечеру похолодало и зевак стало поменьше.
Над стеной показалось несколько кошачьих морд. Большой Скорпион что-то крикнул, и морды пропали. Потом снова появились, спустив к нам толстые веревки для тюков. Уже стемнело на «улице» не осталось ни одного прохожего. Тюки были втащены еще не все, но солдаты забеспокоились, явно не желая продолжать работу, хотя ночью они видели почти так же хорошо, как днем.
Большой Скорпион с величайшим подобострастием спросил меня, не соглашусь ли я ночевать здесь, на оставшихся тюках. Тут я впервые пожалел об электрических фонариках, разбившихся вместе с кораблем. Будь у меня фонарик, я мог бы спокойно, без назойливых провожатых, осмотреть Кошачий город. Все равно, судя по моему деревенскому опыту, ночевать на открытом воздухе не хуже, чем в кошачьем доме, а обозреть это жилище я еще успею. Большой Скорпион очень обрадовался, распустил солдат и, ухватившись за веревку, исчез за стеной.