Избранное
Шрифт:
Максер поднялся и медленно пошел к кровати за своей курткой. Застегнулся, посмотрел на тетушку, а она свирепо глядит на него через стол. Отвел глаза, посмотрел на снежинки, а они коснутся окна и тают. И он сказал негромко:
— Они все умерли. А Лимерик… я уже восемь лет в Ирландии не был. Как мама умерла, отец опять женился. Шестнадцати годов я сбежал в море.
Максер взял шапку. У двери услышал, что упал стул, и вот тетушка уже подле него, схватила за руку, шепчет ласково:
— Не уходи, Мэтти. — Бесцветные глаза ее полны
Максер изумленно уставился на нее. Губы ее дрожали, словно под ветром. Лицо точно у перепуганной девчонки. Он кинул шапку на кровать, вернулся и сам сел туда же. Он сидел словно огромный бабуин, свесив руки меж колен, и смотрел на падающий снег, а тетушка Лили поспешила в кухню ставить кастрюльку для ромового пунша. Прошло много времени, и вот она внесла два больших стакана с пуншем, поверху плавают апельсинные дольки, а на дне виден коричневый сахар, точно осевший песок. Она протянула Максеру стаканы, и он поглядел сперва на них, потом на нее, такую робкую, умоляющую, и рассмеялся, и смеялся, смеялся, пока не оборвал смех, закрыв лицо ладонями.
— Черт вас подери, — проворчал он, все не отнимая рук от лица, — пьяному мне было лучше.
Она села рядом с ним на кровать. Он поднял голову. Взял стакан и коснулся им ее стакана.
— За здоровье бедняжки Лили! — с улыбкой сказал он.
Она ласково поглаживала его свободную руку.
— Миленький, скажи мне одно, только правду скажи. Она впрямь про меня вспоминала? Или это тоже враки?
— Как станет про вас толковать, так плачет-заливается. Всякий день про вас толковала. С ума по вас сходила.
У тетушки Лили вырвался протяжный вздох.
— Сколько лет я не могла это понять. А как родной сын променял меня на свою польку, я и поняла. Наверно, Бид трудно приходилось, покуда она вас всех поднимала. А кто ж безжалостней к людям, чем мать, когда у ней на уме свое дитя. Я рада, что она про меня вспоминала. Это лучше, чем ничего.
Они сидели на кровати и говорили, говорили. Она сварила еще пуншу и еще, и под конец они допили бутылку и все говорили про каждого, кого знали он или она во всех уголках графства Лимерик. Условились провести вместе рождественский день, и пообедать где-нибудь в центре, и, может, сходить в кино, а потом вернуться и еще поговорить.
Каждый раз, как Максер оказывается в Нью-Йорке, он звонит ей по телефону. Затаив дыхание, ждет он, когда услышит ее голос и слова: «Привет, Мэтти». И они идут в город, обедают вместе в каком-нибудь ресторанчике с ирландским названием или с зеленым неоновым ирландским трилистником над дверью, а потом отправляются в кино или на какое-нибудь представление, а потом возвращаются в комнату к тетушке Лили выпить и поболтать о последнем плаванье Максера или об открытках с видами, которые он ей посылал, о крохах последних новостей с берегов Шаннона. В ресторанах их всегда обслуживают по высшему классу, хотя Максер заметил это лишь в тот
НЕ ПРИВЕДИ ГОСПОДЬ!
— Теперь можете одеться, мистер Нисон, — сказал доктор. Он не торопясь вернулся к столу и стал писать.
Джеки, все еще сжимая в руках рубашку, смотрел на него пристально, и все это ему очень не нравилось.
— Ну, док, — спросил он; от волнения его кадык дернулся вверх, потом вниз, и Джеки поперхнулся. — Каков вердикт?
— Вердикт таков, что у вас сердце барахлит и давление высокое. А что касается остального, вы в полном порядке.
— Барахлит? — переспросил Джеки и вдруг скомкал рубашку. Сжимая ее в руках, он сел. Сердце у него затрепыхалось, как слабо натянутый парус. — Это как понять — барахлит?
— Ну, не входя в излишние подробности, вы его несколько перегрузили, и мотор ваш немного устал, вот и все. Вам надо полежать месяца два, отдохнуть, а в дальнейшем не волноваться, и тогда, не исключено, вы проживете до ста лет. В противном случае дело может оказаться весьма серьезным.
Страх испарился в тот же миг.
— Отдохнуть? Два месяца лежать в постели? Да ведь в конце той недели скачки!
— Мистер Нисон, вам два месяца нельзя будет посещать ипподром. Если вы вздумаете там побывать, вам придется искать другого врача.
— Да боже милостивый, я же за всю жизнь не лежал в постели даже ночью больше четырех часов кряду! Что же я там два месяца-то буду делать?
— Вы можете слушать радио. А также читать. Да, таким вот образом. Радио можете слушать. И читать вы можете.
— Что читать?
— Что-нибудь успокаивающее, что вас не волновало бы. Кто-то мне рассказывал, что Герберт Уэллс, отправляясь в путешествие, каждый раз брал с собой том Британской Энциклопедии. А я время от времени буду вас навещать.
— Не могу ли я к вам приходить? — жалобно осведомился Джеки.
— Нет уж, лучше я, так будет безопасней, — ответил доктор, и тут-то Джеки осознал, что дела его плохи всерьез.
— Ну а выпить стаканчик я могу иногда? — спросил он, прощупывая почву.
— Стаканчик солода или бутылка портера, если будет настроение, не принесут вам вреда. Но женщин непременно избегайте. Эти дела вызывают отлив крови от головы.
— Никогда я не имел с ними таких уж особенных дел, — угрюмо сказал Джеки и стал натягивать рубашку.
Он пришел домой, выпил неразбавленного виски, сообщил жене новости и лег в постель. Увидев его лежащим в постели, она принялась плакать, и плакала очень долго — ему пришлось напомнить ей, что он пока еще не умер. Тут она крепко сжала губы, ибо почувствовала, что готова разрыдаться так горько, как отродясь не рыдала. С трудом справившись с собой, она спросила, не хочется ли ему чего-нибудь.