Избранное
Шрифт:
— Ты вовремя явился с бумагами, — сказал он. — Я просто не знал, что и делать с этим… Соломоном. Но тяжело, тяжело! Если так пойдет и дальше, все брошу и продавай сам.
— Ох, нет, ради бога!
— Честное слово, брошу, — нарочно раздражаясь, повторил Неворожин. — В самом деле, какого черта ты гуляешь, пьешь, швыряешь деньгами…
— Ну вот, сперва Варенька, а теперь ты, — морщась, сказал Дмитрий. — Я же говорю тебе, что деньги вытащили, пятьсот рублей, а полтораста взял до послезавтра Блажин.
— Блажин?
—
— А вчера ты сказал, что Шиляев.
Неворожин сейчас же пожалел, что сказал это.
Дмитрий побледнел и стал косить. Судорога пробежала по губам.
— Ну, черт с тобой, не злись, — поспешно сказал Неворожин. — В конце концов деньги твои, я к тебе в дядьки не нанимался. Расскажи по крайней мере — с кем ты пьешь? И где? Ведь тебя могут где-нибудь запросто пристукнуть. Дорого не возьмут.
— Не пристукнут.
— Вы что же, играете? Хоть бы меня пригласил.
— Тебя? Ну нет, — криво улыбаясь, возразил Дмитрий, — ты ведь занят.
— Твоими делами.
— Вот именно, — с ударением сказал Дмитрий.
Неворожин кротко посмотрел на него. «Черт, я сам виноват», — .подумал он с досадой.
— Ты, кажется, этим недоволен?
Дмитрий рассмеялся.
— Ну что ты, — хрипя и откашливаясь, возразил он. — Напротив. Благодарен.
— Нет, ты недоволен. Ты сердишься, отмалчиваешься, даже избегаешь меня последнее время. В конце концов, что за черт! Я трачу целые дни на возню с твоими делами, ушел со службы, чтобы помочь тебе, потому что вижу, что без меня тебя обобрали бы… и в благодарность получаю только косые взгляды, иронию, какие-то намеки. Знаешь что, возьмись ты сам за свои дела и оставь меня в покое. Вот вчера, например, явились какие-то ученые мужи из университета, которые потребовали всю библиотеку и весь архив Сергея Иваныча — ни много, ни мало! Жаль, что я не отослал их к тебе.
Дмитрий взялся за голову, закрыл глаза.
— Нет, ради бога, — тоскливо сказал он, — ты ошибаешься, я и не думаю на тебя сердиться. Я просто устал, и все мне кажется в черном свете. Может быть, для меня лучше куда-нибудь на время уехать?
Он поднял глаза на Неворожина, исподлобья и со страхом. Казалось, он боялся, что и Неворожин сейчас посоветует ему уехать.
— Ну нет, спасибо. Ты что же, хочешь не только квартиру бросить на меня, но и жену?
С минуту они смотрели прямо в глаза друг другу: Дмитрий — с тоской, которой и не думал скрывать, Неворожин открыто и спокойно.
— Жену я не могу тебе оставить, — напряженно улыбаясь, сказал наконец Дмитрий. — А квартиру — пожалуй. Впрочем, ты прав. Я никуда не поеду.
Он встал.
— Подожди, у меня к тебе дело. Нужно, чтобы ты мне доверенность подписал.
— Какую доверенность?
— На ведение твоих дел по наследству.
— А зачем?
— А затем, что у меня ее могут спросить в любую минуту.
Он вынул доверенность. Дмитрий начал
— А ты меня не ограбишь? — спросил он, уже начав подписывать и вдруг остановив руку.
— Постараюсь, — смеясь, возразил Неворожин.
Дмитрий подписал.
— Ограбишь и выгонишь, — почти спокойно сказал он. — А у меня жена…
— И дети…
— Нет, детей нет, но сестра.
— У сестры останется ее половина.
— Ты думаешь? Кстати, я тебе доверенность подписал. Но ведь раздела-то еще не было? Или был?
— Хорош наследник, — холодно смеясь, сказал Неворожин. — Нет, раздела не было.
Дмитрий смутился.
— Понимаешь, я думал, что пока я…
— Пока ты пьянствовал? Нет, нет!
Дмитрий устало махнул рукой.
— Ну ладно, — пробормотал он и вышел.
В двенадцать, часов пришел Розов, почтенный купец, наследственный антиквар (его отец был известным коллекционером, а дед — «холодным букинистом», разбогатевшим на лубочных изданиях), большой, с большим гладким лицом, седой и пугливый. Он долго расспрашивал Неворожина о покойном Сергее Иваныче, о его делах, о наследстве и в особенности — не оставил ли он своих бумаг какому-нибудь государственному учреждению. Неворожин успокоил его. Согласно завещанию все имущество покойного переходит к детям. Доверенность Дмитрия пригодилась.
Надев завязанные веревочкой стальные очки, доставшиеся ему, без сомнения, от деда, ходившего в этих очках по домам с мешком за плечами, Розов принялся неторопливо рассматривать старинную, XIV века, псалтырь, которую вытащил из стенного шкафа Неворожин.
Одна страница умилила его — она начиналась заставкой, изображавшей рыбную ловлю. Двое монахов, подоткнув рясы, тащили сеть. Разговор их приводился тут же: «Потяни, курвин сын». — «Сам еси таков».
— Хоррошо, — размякнув, сказал Розов.
Он бегло осмотрел древнерусские рукописи и со всей откровенностью объявил, что среди частных собраний такое видит впервые.
— Пожалуй, можно только с Кучинским сравнить, — сказал он, — да и то здесь, пожалуй, редкостей больше.
Неворожин слушал его с нетерпением.
— Так, — быстро сказал он, воспользовавшись тем, что Розов, описывая какой-то редчайший листок из Пурпурового евангелия, умолк, не найдя слов для своего восхищения, — Иван Филиппыч, так как же? Берете?
— Что беру?
— Эти рукописи.
— Как? Все?
— Все.
— Все? — не веря ушам, переспросил Розов.
Неворожин пожал плечами.
— А… сколько?
— Девяносто тысяч.
Розов замахал руками.
— Тогда извините, что затруднил вас, — быстро сказал Неворожин.
— Да нет, позвольте. Так дела не делаются. Как это девяносто тысяч? Это кто же оценил?
— Бауэр. И не один, судя по документам, приложенным к его завещанию.