Избранное

Сигурдссон Оулавюр Йоуханн

Тишина, безветрие и чистый вечерний воздух. Выйдя из редакции, я решил не спешить домой, на улицу Аусвадлагата, а прогуляться по берегу Озерца, развеяться немного и послушать птиц, пение которых доносилось из сочной зелени островка. На углу против «Рейкьявикской аптеки» я посмотрел вниз, где в порту множество мачт на фоне серебристой дымки походили на голый лес в Скардсхейди. Опять конвой, подумал я и свернул на улицу Постхусстрайти. Помнится, я размышлял о том, выполнил ли кто-нибудь недавнее и так нашумевшее распоряжение комиссара полиции о светомаскировке начиная со второй половины августа, но вдруг заметил автомобиль, вернее, девушку, выходящую из автомобиля вместе с английским офицером. Роусамюнда! — изумился

я. Гугу! Но тут из машины вышла другая девушка, тоже с англичанином, уже немолодым, в начищенных до блеска ботинках, дородным и вислощеким. Я видел, как он обнял ее за талию, будто свою жену, видел, как они скрылись в гостинице и как первый англичанин с Роусамюндой исчез вслед за ними. Автомобиль уехал, двери гостиницы захлопнулись.

Не задерживаясь, я зашагал дальше, к парку Эйстюрвёдлюр, глубоко втягивая воздух и жмурясь. Вот уж недалеко кафедральный собор и здание альтинга, но я больше не отдавал себе отчета, куда иду. Мысли путались. Мне показалось, наверняка показалось! Солнце зашло за гряду облаков, окрасив все вокруг синеватым цветом. Мне знакома лишь одна из девушек, Роусамюнда — Гугу. А другая… нет, это не она, твердил я себе, не она! И в то же время я с каким-то отчаянием чувствовал, что не могу обманывать себя, пускать себе же пыль в глаза, оставаться безучастным и держаться как ни в чем не бывало. Другая девушка… я узнал ее, едва она вышла из автомобиля, узнал это светлое пальто, эти послушные волосы цвета червонного золота, щеки, шею, плечи, грудь, ноги и мягкие движения, когда английский офицер вел ее к дверям гостиницы. Другая девушка… была Кристин, о боже, именно она, Кристин!

Оцепенев от незнакомой боли, я вдруг остановился, сжал кулаки и стиснул зубы. Он обнимал ее будто свою собственность, будто он увидел ее в магазине и купил, оплатив наличными. Она не отталкивала его, не вырывалась, не убегала, не возмущалась, не проявляла гордости, не давала хоть как-то понять, что его наглость ей противна. Откуда она приехала? Почему оказалась с ним в машине? Где познакомилась с ним? Что нужно молодой девушке в ресторане с иностранным военным, с английским офицером, да еще таким похотливым? Она не понимает, что он говорит, не знает его языка, ни единого слова по-английски. А может, этоуже случилось?..

— Нет! — вскрикнул я. — Нет!

Мимо прошла молодая пара. Они удивленно посмотрели на меня, фыркнули, перешептываясь, оглянулись. Перейдя на другую сторону, я побрел как в кошмарном сне, качая головой и дрожа всем телом.

А может, этоуже случилось?..

Вот и Озерцо, зеркальная гладь, зеленый остров посередине, утки. По мосту промчался военный грузовик. У школы солдаты строили укрепления. Вдали слышалась песня. Вдруг что-то отпустило в груди, боль уменьшилась, по каждому нерву пробежал гнев, и смертельное бешенство переполнило меня. Куда я шел? О чем думал? Что делать — бежать прочь? Смотреть на уток и как ни в чем не бывало забиться в свой угол и лечь спать? Прикинуться простаком, отвергнуть факты, убедить себя, что обознался? Неужели я не шевельну даже пальцем, чтобы помешать этому мерзкому англичанину, этому жирному, коварному коту, соблазнить мою невесту? Неужели я такая тряпка?

Вдруг еще одна преграда возникла в моей душе — отвращение к любого рода насилию, но она, как тонкая пленка, дрожала и поддавалась под кипящим потоком бешеной ненависти. В бешенстве я кинулся назад, уже не шел, а бежал, твердо решив вырвать Кристин из лап этого сластолюбивого иностранца, готовый избить его, скажи он хоть слово. Так смотреть, и обнимать ее как портовую девку! Посмотрим, чья возьмет! Я буду драться изо всех сил, если он попробует оставить ее в гостинице. Наброшусь, надаю пинков, схвачу за глотку, расквашу жирную морду!

Двери гостиницы,

повернувшись на оси, сверкнули стеклом и металлом. Громкая музыка смолкла, когда я промчался мимо гардероба и влетел в зал, битком набитый пьющим и курящим народом. Был перерыв между танцами. Невысокий официант что-то сказал мне, но я, не обращая внимания, бегал от стола к столу и вглядывался в незнакомые лица, освещенные электрическим светом, то удивленные, то насмешливые. Здоровенный официант рванул меня за пальто и велел убираться отсюда, но я оттолкнул его и двинулся дальше. Когда мне потом это снилось, гостиница превращалась в диковинный лабиринт, то темный, то полный красноватого тумана, сменяли друг друга извилистые проходы, перегородки, лица, или точнее — маски. Но один образ не мерк: мужчина с белыми пальцами выдул слюну из своего музыкального инструмента, осторожно уложил его на колени, поднял глаза и уставился перед собой, безучастный, будто идол на постаменте. Как бы вопреки своей воле я прошел мимо этого человека, туда, где он и другие идолы сидели на ступенях эстрады, не обращая ни на кого внимания. По сей день не понимаю, отчего лицо его и во сне, и наяву так четко стоит передо мною. Обойдя по кругу пустую площадку для танцев, я снял всякое подозрение с сидящих в дальнем зале и заспешил обратно в первый зал. Ни Кристин, ни ее спутник — толстобрюхий бабник — не попались мне на глаза. Не видел я и Роусамюнду.

Куда они подевались?

Где же они?

А дочь маляра Лаурюса Сванмюндссона Роусамюнда? Уж не заметила ли она меня, выходя из автомобиля, не узнала ли? Безумным взглядом я обводил публику, не различая исландских и английских лиц, не слыша монотонного разноголосого гула. Недели две назад… я возвращался домой в два часа ночи, переведя, как и сегодня, главу романа для «Светоча». Помню, шел я тогда по южному берегу Озерца, а потом по улице Аусвадлагата, наслаждаясь перед сном тишиной светлой летней ночи. Но едва я поравнялся с этой гостиницей, как оттуда послышались пьяные крики по-английски и пронзительный женский смех. Голая тонкая рука высунулась из окна второго или третьего этажа и выбросила на улицу красный бокал, который у меня на глазах так и брызнул осколками прямо под ногами у бессловесного часового в каске и с карабином через плечо. Потом окно захлопнулось.

Кто-то толкал меня к дверям, но я, сам не свой, глядел на столы в зале, но не видел ни красных бокалов, ни красных рюмок.

— Что? — слышу я свой голос будто со стороны. — Где Кристин?

Тут я немного опомнился — так беспокойно метавшийся человек просыпается от собственного крика. Мне вдруг стало ясно, что люди смеются, наблюдая за мной, а я стою посреди зала и пялюсь вокруг как дурак, дрожу от волнения, открыл рот и сжав кулаки. Сердитый голос спросил, не уйду ли я подобру-поздорову. Другой голос вызвался позвонить в полицию.

— Нет, он не пьян, я поговорю с ним!

Ко мне подошел метрдотель и вежливо попросил пройти в вестибюль. Я вдруг почувствовал, что на голове у меня шляпа, снял ее и покорно вышел за метрдотелем из зала. Мы остановились у какой-то двери. Метрдотель, смерив меня взглядом, попробовал выяснить мои намерения.

— В чем дело? — Он говорил тихо и быстро, но очень доброжелательно. — Что случилось?

— Н-ничего, — пробормотал я.

— Могу я чем-нибудь помочь вам?

— Нет, я искал…

С улицы кто-то вошел и направился прямо к гардеробу. Из двери пахнуло прохладой и освежило меня. Метрдотель не отводил внимательных глаз. Наверное, боялся, как бы я не кинулся обратно, а может, ждал, чтобы я сам убрался прочь, но он так дружелюбно спросил, чего я ищу и нужна ли помощь, что я просто не мог не объяснить свое странное поведение, прежде чем уйти. Конечно, можно сослаться на поиски пропавшего приятеля… И вдруг вместо этого я услышал собственный голос: