Избранное
Шрифт:
Она снова опустилась на диван, поникнув среди волнистых складок своего праздничного наряда, как усталая маска после карнавала, а молодой человек стоял у камина, не сводя с нее глаз.
— Боже мой, — простонал он, — а я-то думал…
— Что вы думали?
— Не спрашивайте меня, что я думал!
Все еще глядя на нее, он увидел, как давешний жгучий румянец, поднимаясь от шеи, заливает ей лицо. Она выпрямилась и исполненным сурового достоинства взглядом отвечала на его взгляд.
— И все же я вас спрашиваю.
— Понимаете… в том письме, которое вы дали мне прочитать… было
— В письме моего мужа?
— Да.
— Того, что сказано в этом письме, я не боялась. Боялась я только одного: навлечь позор и бесчестье на всю семью — на, вас и Мэй.
— Боже мой, — опять простонал он, закрывая лицо руками.
Наступившее вслед за этим молчание легло на них тяжким грузом непоправимой утраты. Арчеру казалось.
будто оно придавило его, как собственное надгробие, и во всем бесконечном будущем нет ничего, что когда-нибудь снимет этот груз с его души. Он не двигался, не отнимал от лица рук, и закрытые глаза его продолжали смотреть в непроглядную тьму.
— По крайней мере я любил вас… — вырвалось у него. С другой стороны камина, из уголка дивана, где, как он думал, она все еще сидела, послышалось слабое сдавленное рыдание, словно плакал ребенок. Он вскочил и подошел к ней.
— Эллен! Что за безумие? Почему вы плачете? Все, что было сделано, можно переделать. Я пока еще свободен, и вы тоже освободитесь. — Он обнял ее; лицо ее, словно мокрый цветок, коснулось его губ, и все их напрасные страхи рассеялись, как призраки в лучах восходящего солнца. Зачем же было целых пять минут спорить с нею через всю комнату, когда от одного лишь прикосновения все сразу стало так просто?
Она ответила на поцелуй, но тотчас же вся сжалась в его объятиях, отстранила его и встала.
— Бедный Ньюленд, рано или поздно это должно было случиться. Но это ничего не меняет, — сказала она.
— Это меняет всю мою жизнь.
— Нет, нет, так не должно быть и не будет. Вы помолвлены с Мэй Велланд, а я замужем.
Вспыхнув, Арчер тоже поднялся.
— Чепуха! — решительно возразил он. — Слишком поздно думать о таких вещах! Мы не имеем права обманывать себя и других. О вашем замужестве мы говорить не будем, но неужели вы могли себе представить, что после всего этого я женюсь на Мэй?
Она молчала, опершись тонкими руками на плиту камина, а в зеркале у нее за спиной был виден ее профиль. Один локон выбился из прически и упал ей на шею. Она казалась измученной, даже постаревшей.
— Я не могу себе представить, как вы скажете об этом Мэй. А вы можете?
Он равнодушно пожал плечами.
— Слишком поздно делать что-либо другое.
— Вы говорите это потому, что сейчас легче всего сказать именно такие слова, а не потому, что это правда. На самом деле слишком поздно менять наше общее решение.
— Но я вас просто не понимаю!
Она улыбнулась вымученной улыбкой, от которой лицо ее не разгладилось, а лишь еще более сжалось.
— Вы не понимаете потому, что не знаете, как вы все для меня изменили — да, да, с самого начала, задолго до того, как мне стало известно обо всем, что вы сделали.
— Обо всем, что я сделал?
— Да. Сначала я просто не понимала, что здесь все меня сторонятся,
При этих словах он рассмеялся.
— Вообразите только, как я была глупа и ненаблюдательна! — продолжала она. — Я ничего этого не знала, пока бабушка однажды все это мне не выболтала. Нью-Йорк означал для меня просто покой и свободу, просто возвращение домой. И я была так счастлива вновь очутиться среди своих, что мне казалось, будто все такие хорошие, добрые и все рады меня видеть. Но я с самого начала чувствовала, что нет никого добрее вас; никто не объяснил мне, почему надо сделать то, что сначала казалось таким трудным и… и ненужным. Эти хорошие люди не могли меня убедить, и я чувствовала, что они никогда не подвергались соблазну. Но вы знали, вы поняли, вы чувствовали, как внешний мир цепляется за людей всеми своими золотыми руками, и все же вам было ненавистно то, что он от них требует, вам было ненавистно счастье, купленное ценою вероломства, жестокости и равнодушия. Раньше я этого не знала… и это лучше всего, что я знала.
Она говорила глухим, ровным голосом, без слез, без видимых признаков волнения, и каждое слово, слетавшее с ее уст, расплавленным свинцом жгло ему грудь. Опустив голову на руки, он смотрел на каминный коврик и на кончик атласной туфельки, выглядывавшей из-под ее платья, потом вдруг встал на колени и поцеловал эту туфельку.
Она наклонилась над ним, положила руки ему на плечи и посмотрела на него таким глубоким взглядом, что он не мог шелохнуться.
— О, не будем переделывать то. что вы сделали! — вскричала она. — Я уже не могу вернуться к прежнему образу мыслей. Я не смогу любить вас, если я от вас не откажусь.
В отчаянии он протянул к ней руки, но она отпрянула, и они молча смотрели друг на друга через преграду, которую воздвигли между ними ее слова. Внезапно его охватил гнев.
— А Бофорт? Уж не он ли заменит меня?
Когда у него вырвались эти слова, он приготовился к ответной вспышке гнева, он даже был бы рад, что она даст пищу для его ярости. Но госпожа Оленская лишь чуть-чуть побледнела; опустив руки и слегка наклонив голову, она продолжала стоять, словно что-то обдумывая.
— Он ждет вас сейчас у миссис Стразерс, почему же вы к нему не едете? — усмехнулся Арчер.
Она позвонила.
— Я сегодня никуда не поеду, вели карете вернуться за синьорой маркизой, — сказала она явившейся на зов служанке.
Когда дверь снова затворилась, Арчер все еще смотрел на нее полными горечи глазами.
— К чему эта жертва? Ведь вы сказали, что вы одиноки, и я не смею мешать вам встречаться с друзьями.
Она улыбнулась ему из-под мокрых ресниц.
— Теперь я не буду одинокой. Я была одинока, мне было страшно. Но пустоты и тьмы больше нет, и теперь, заглядывая в свое сердце, я чувствую себя как ребенок, который среди ночи входит в комнату, где всегда светло.