Избранное
Шрифт:
61. Эти немногие из многих дел Александра я счел достойными описания, желая, мой милый, доставить удовольствие тебе — товарищу и другу; ведь из всех людей более всего я удивляюсь тебе за твою мудрость и любовь к правде, мягкость характера и снисходительность, спокойствие жизни и общительность. Главным образом писал я для тебя — это еще приятнее, — чтобы отомстить за Эпикура, мужа поистине святого, божественной природы, который один только без ошибки познал прекрасное, преподал его и стал освободителем всех имевших с ним общение.
Думаю, что и для многих других мое писание окажется полезным, опровергая одно, другое укрепляя во мнении благоразумных людей.
О СМЕРТИ ПЕРЕГРИНА
Лукиан желает Кронию 117
1. Злосчастный Перегрин, или, как он любил себя называть, Протей, испытал как раз то самое, что и гомеровский Протей. Ради славы Перегрин старался быть всем, принимал самые разнообразные обличил и в конце концов превратился даже в огонь: вот до какой степени он был одержим жаждой славы. А теперь этот почтенный муж превращен в уголь по примеру Эмпедокла, с тою лишь разницей, что Эмпедокл, бросаясь в кратер Этны, старался это сделать незаметно; Перегрин же, улучив время, когда было самое многолюдное из эллинских собраний, навалил громаднейший костер и бросился туда на глазах всех собравшихся. Мало того, Перегрин за несколько дней до своего безумного поступка держал перед эллинами соответствующую речь.
116
Герой этого одного из самых ярких памфлетов древности — Перегрин-Протей, фигура историческая, упомянутая в ряде позднеантичных источников (Авл Геллий, Афинагор, Аммиан Марцеллин, Татиан и др.). Соответствует действительности и факт его самосожжения во время Олимпийских игр ранней осенью 165 года, когда, по-видимому, и был написан этот памфлет. «О смерти Перегрина», как и жизнеописание лжепророка Александра (см. выше), можно рассматривать как своеобразное «антижитие», разоблачающее не только лжекиника и лжесвятого, но и вообще религиозный фанатизм, доверчивость толпы, невежество и мистицизм. В XVI веке этот антихристианский памфлет Лукиана был включен церковниками в первый ватиканский «Индекс запрещенных книг». Уже в древности были предприняты попытки реабилитировать Перегрина. Так, Авл Геллий в «Аттических ночах» (8, 3 и 12, 11) рисует совсем иной образ и называет Перегрина человеком серьезным и уравновешенным. В положительном аспекте рисуется Перегрин и в романе, который посвятил ему немецкий просветитель К.-М. Виланд. Ф. Энгельс, однако, не подвергает сомнению характеристику Лукиана и считает его свидетельство объективным и беспристрастным (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 469). Памфлет «О смерти Перегрина» является одним из важнейших источников по истории первоначального христианства.
117
Кроний, философ-платоник, к которому обращается Лукиан, в других источниках не упоминается.
2. Воображаю, как весело будешь ты смеяться над глупостью старикашки. Мне кажется, я слышу твои восклицания, какие ты обычно произносишь: «Что за нелепость, что за глупая погоня за славой!» и так далее, — восклицания, которые у нас вырываются при подобных поступках. Но ты можешь говорить все это вдали от места происшествия и не подвергаясь опасности, а я говорил у самого костра, говорил еще до этого перед громаднейшей толпой слушателей, причем некоторые, восхищавшиеся безумием старика, негодовали на мои слова; впрочем, нашлись и такие, которые сами смеялись над ним. Но все же киники чуть было не растерзали меня, как настоящие собаки разорвали Актеона или менады — своего родственника Пенфея.
3. Порядок действий в этой драме был таков. Автора ее ты знаешь, знаешь, что это был за человек и сколько он представил трагедий в течение всей своей жизни, превзойдя самих Софокла и Эсхила. Что касается меня, то я, лишь только прибыл в Элиду, стал бродить по гимнасию, слушая какого-то киника, который громким хриплым голосом вопил о всем известных, избитых вещах, призывая к добродетели, и всех просто-напросто поносил. Его крикливая речь завершилась восхвалением Протея. Я постараюсь, насколько смогу, точно передать по памяти, что говорилось; ты же можешь себе представить это вполне отчетливо, так как неоднократно присутствовал при выкриках этих философов.
4. Киник говорил: «Находятся люди, которые смеют называть Протея тщеславным! О мать-земля, о солнце, о реки, о море и ты, родной Геракл! 118 И это говорится о Протее, который сидел в заключении в Сирии, который подарил родному городу пять тысяч талантов, который был изгнан из Рима, который яснее солнца, который может состязаться с самим владыкой Олимпа! Решил Протей удалиться из этой жизни при помощи огня — вот и приписывают это его тщеславию. А разве не поступил точно так же Геракл? Разве не от молнии пострадали Асклепий и Дионис? Наконец, разве не бросился Эмпедокл в кратер вулкана?»
118
4. …и
5. Когда Феаген 119 — таково было имя крикуна — произнес эти слова, я спросил одного из присутствовавших: что значит упоминание об огне и какое отношение к Протею имеют Геракл с Эмпедоклом? Тот ответил: «Протей вскоре сожжет себя в Олимпии». — «Как, чего ради?» — спросил я. Тогда мой сосед попытался было все рассказать, но киник так кричал, что не было никакой возможности слушать кого-либо другого. Пришлось поэтому и дальше выслушивать, как киник рассыпается в самых удивительных преувеличениях насчет Протея. Он утверждает, что с Протеем нельзя сравнивать не только Диогена синопского или его учителя Антисфена, но даже Сократа. Самого Зевса он вызвал на состязание! Под конец все же ему заблагорассудилось признать Зевса равным Протею, и речь свою он закончил приблизительно так:
119
5. Феаген — историческая личность, кинический философ сер. II в., соратник Перегрина.
6. «Жизнь, — говорил он, — видела два величайших произведения: Зевса Олимпийского 120 и Протея; создали их художники: Зевса — Фидий, а Протея — Природа. Но это произведение искусства теперь удалится, вознесенное огнем от людей к богам, и оставит нас осиротелыми». Когда он, обливаясь обильным потом, все это изложил, то стал всем на потеху плакать и рвать волосы, но весьма осторожно, чтобы на самом деле не выдернуть их. Наконец какие-то киники увели рыдавшего Феагена, стараясь его утешить.
120
6. Зевс Олимпийский — статуя Зевса в Олимпии, созданная великим скульптором Фидием.
7. После него немедленно, не дожидаясь, пока толпа разойдется, поднялся другой оратор, чтобы принести возлияние на алтарь, где еще пылала жертва предшественника. Сначала он долго смеялся, причем видно было, что он делает это от всего сердца, а затем стал говорить приблизительно так: «Поскольку проклятый Феаген закончил свою нечестивую речь слезами Гераклита, то я, наоборот, начну смехом Демокрита». 121 После этих слов он опять стал долго смеяться, так что рассмешил многих из нас.
121
7. …слезами Гераклита… смехом Демокрита. — В античности Гераклит всегда изображался мрачным и угрюмым, а Демокрит — жизнерадостным, веселым. У первого людские пороки были причиной плача, у второго — смеха.
8. Затем, успокоившись, он сказал: «Разве можно, граждане, поступать иначе, когда слушаешь такие забавные речи, когда видишь, что пожилые люди ради презренной славы готовы чуть ли не кувыркаться перед всеми? А чтобы вы могли узнать, что за произведение искусства намерено себя сжечь, послушайте меня, человека, наблюдавшего с самого начала образ мыслей Протея и исследовавшего его жизнь. Некоторые же поступки я узнал от его сограждан, а также от лиц, которые хорошо должны были его знать.
9. Это удивительное творение природы, воплощение Поликлетова канона, 122 не успело еще возмужать, как было поймано в Армении на прелюбодеянии. За это Протей получил весьма изрядное количество ударов, но в конце концов избег опасности, спрыгнув с крыши с редькой в заднице. 123 Затем он развратил какого-то цветущего юношу, но за три тысячи драхм откупился от родителей мальчика, которые были люди бедные, и поэтому не был доставлен к правителю Азии.
122
9. Поликлетов канон — статуя копьеносца (Дорифора) работы великого греческого скульптора Поликлета (V в. до н. э.) считалась образцом (каноном) красоты и пропорций мужской фигуры.
123
…с редькой в заднице. — Такое наказание за разврат засвидетельствовано и другими древними авторами (например, см. Аристофан, «Облака», ст. 1083).