Избранное
Шрифт:
– «И все три года этот прославленный герой живет в сердцах своих благодарных соотечественников. Пусть же этот памятник, который мы устанавливаем в его честь, станет символом беззаветной любви города к своему гражданину…»
– Нет, – поморщилась баронесса, – «станет символом» – как-то вяло.
– Хорошо, – согласился Генрих, – пусть «станет не только символом».
– Лучше.
– Так! – Генрих взялся за перо. – «…не только символом беззаветной любви города к своему гражданину…»
– Лучше – «к своему великому
– Лучше, – согласился Генрих и тотчас продолжил: – «Пусть он будет источником отваги, смелости и родником живительного оптимизма, который никогда не перестанет…» Может быть, «напоминать»?..
– Лучше – «струиться».
– Лучше! «…струиться в душе каждого истинного германца!» Как?
– Хорошо!
Генрих выскочил из-под одеяла и прошелся по комнате.
– Не высокопарно?
– Нет, Генрих, – с большим внутренним волнением сказала баронесса, – этого требует торжественность момента.
Одеваясь на ходу, Генрих поспешно выбежал из спальни…
Распахнулась дверь кабинета. Не обращая внимания на протесты чиновников, ожидающих в приемной, Генрих бросился к письменному столу, из-за которого поднялся бургомистр.
Чиновники в приемной повскакивали со своих мест и, негодуя, попытались воспрепятствовать визиту Генриха, но были оттеснены обратно к дверям решительным секретарем бургомистра.
– «И все три года этот прославленный герой, – зачитывал Генрих, все более воодушевляясь, – живет в сердцах своих благодарных соотечественников!»
– Да, да, да, – взволнованно кивал бургомистр, расхаживая вокруг Генриха, – мое сердце принадлежит ему. Он постоянно со мной…
С этими словами бургомистр перевел взгляд на картину, висящую на стене. Картина изображала задушевную беседу двух неразлучных друзей – барона Мюнхгаузена и бургомистра.
– Не могу забыть его юмора, Генрих! Не все понимали его, а я всегда смеялся, – сказал бургомистр и заплакал. – Я думаю, он одобрил бы наш проект.
С этими словами бургомистр сдернул полотно с макета, и взору Генриха открылась передняя часть лошади, на которой восседал Мюнхгаузен. Голова лошади была опущена, как и положено при водопое.
– Ты помнишь эту историю? – спросил довольный бургомистр. – Он оказался на разрубленной лошади, первая половина которой не могла утолить жажду, в то время как вторая половина мирно паслась неподалеку. На всякий случай мы изготовим и вторую половину. Можно установить ее на другой площади.
– Да, да, я вспоминаю, – улыбнулся Генрих, – забавная шутка!
– Нет, Генрих, – метафора! – поправил бургомистр. – Когда прозвучит фраза «пусть же он струится в душе каждого истинного германца», из лошади польется вода…
Из скульптуры брызнула струя воды. В окружении советников герцог поднялся с места.
– Так! – На лице герцога появились следы творческого вдохновения. – В целом, господа, мне нравится!
– Да! Хорошо! – тотчас поддержали
Его величество приблизился к скульптуре.
– Выразительная штуковина! – сощурясь, произнес он. – Жаль только, что одна половина…
Советники понимающе вздохнули, искренне сожалея.
– А куда, собственно, девалась вторая? – заинтересовался герцог.
– Согласно известному рассказу барона, она мирно паслась неподалеку, – быстро пояснил бургомистр.
– А что, если все-таки как-то… хотя бы… приблизить?
Среди помощников и адъютантов возникло сложное движение, завершившееся быстрым появлением второй половины, которую внесли в кабинет и поставили неподалеку от передней половины.
– Уже точнее, – обрадовался герцог.
– Да! – согласились советники. – Гораздо точнее. Уже.
– Но поскольку скульптура барона состоит у нас из двух половин, впечатление от барона все-таки раздваивается, – горестно вздохнул герцог.
– В том-то и дело! – сокрушенно произнес один из советников.
– Неудобно. Человек многое сделал и для Ганновера, и для всей Германии, – продолжал размышлять герцог. – Чего нам, собственно, бояться?
– Не надо бояться! – сказал один из самых смелых советников.
– Но ведь в этом, так сказать, весь смысл изваяния, – попробовал возразить бургомистр. – В этом вся соль! Это смешно…
– Кто же с этим спорит? Но именно поэтому не хотелось бы рассматривать заднюю часть барона отдельно от передней, – сказал герцог и сделал жест, характерный для человека ищущего и глубоко творческого. – Что, если… а?
– Соединить их воедино! – предложил самый молодой советник.
– Кто такой? – тихо спросил герцог, бросив быстрый взгляд на советников.
– Прикажете отметить?
– Нет, пока просто понаблюдайте!
Секретарь сделал пометку в блокноте, в то время как задняя часть скульптуры была благополучно сомкнута с передней. Среди советников возникло тревожное ожидание.
– А?! – сказал герцог. – Так даже смешнее.
Бургомистр, потрясенный случившимся, приблизился к скульптуре и почувствовал себя неуверенно.
– Откуда же тогда будем лить воду? – тихо спросил он. – Из какого места?
Среди присутствующих воцарилось молчание. Многие искренне озадачились.
Герцог внимательно оглядел скульптуру и пришел к заключению:
– Из Мюнхгаузена воду лить не будем. Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен, как Карл Фридрих Иероним, а пьет его лошадь или не пьет – это нас не волнует!
Герцога поддержал гул одобрительных голосов и аплодисменты.
– Но в одном я решительно не согласен с проектом, – резко произнес герцог, приблизившись к бургомистру. – Почему у барона зауженный рукав и плечо реглан? Нет-нет, двойная петля на кушаке. – Он показал, какая именно и где. – Здесь тройная оборка, и все! Никаких возражений! Все!