Избранное
Шрифт:
— Ну-ну, Морис, молодость неостановима — и в любви, и на войне.
— Вы о чем, доктор Барри?
— Ах, молодежь, молодежь! Вам нынче палец в рот не клади. Ты не понял, о чем я? О том, что интереса к юбкам стесняться нечего. Не надо себе лгать, молодой человек, держись открыто. Ничего плохого ты не совершаешь. Открытая душа — это душа самая чистая. Я медик, немало пожил на свете, так что можешь мне верить. Мужчине, рожденному женщиной, нужна женщина, иначе род человеческий вымрет.
Морис посмотрел вслед жене заведующего и внезапно переполнился отвращением к ней, покраснел как рак — ему вспомнились рисунки мистера Даси. Откуда-то из глубин души всплыла неосознанная тревога, ни с чем не сравнимая печаль, неуклюже всколыхнула поверхность — и снова улеглась
Он выбрал колледж, который облюбовали его школьный приятель Чэпмен и еще несколько выпускников Саннингтона, в результате за первый год учебы в университете никаких особых перемен в жизни не ощутил. Он вошел в клуб саннингтонцев, они вместе играли, постоянно встречались за чаем и ленчем, обменивались только им понятными шутками и говорили на своем жаргоне, сидели рядышком в зале и всей оравой ходили по улицам. Иногда они напивались, и тогда кто-то заводил хвастливый рассказ о победах над женщинами, полный таинственных недомолвок. Однако кругозор их не выходил за рамки школьного, многие так и прожили с ним всю жизнь. Они не враждовали с другими студентами, но держались слишком тесной группой, а популярность так не завоевать. Выйти на ведущие роли им мешала и собственная посредственность, к тому же не было смысла сходиться ближе с ребятами из других привилегированных школ — зачем? Мориса такой расклад вполне устраивал. От природы он был ленив. И хотя все проблемы остались при нем, новых не прибавилось, а это уже кое-что. Завеса тайны пока не приоткрывалась. Плотские мысли его тревожили гораздо реже. Он просто стоял в темноте, не пытаясь ничего нашарить, не пытаясь идти на ощупь, словно такое пассивное стояние и было целью, венчавшей столь долгую и болезненную подготовку тела и души.
На втором году учебы с ним произошли перемены. Он уже совсем освоился в колледже, новая обстановка его больше не угнетала. Дни он проводил как и прежде, но по вечерам наступала другая жизнь. Еще на первом курсе он сделал важное открытие: взрослые ведут себя друг с другом вежливо, если, конечно, у них нет оснований вести себя как-то иначе. Однажды к нему в берлогу нагрянули третьекурсники, и он уже приготовился, что вот сейчас они начнут бить тарелки и издеваться над фотографией его мамы. Он даже настроился было поквитаться: вот погодите, наступит день, и я перебью всю посуду вам. Однако ребята вели себя вполне пристойно, и терять время на сведение счетов не пришлось. А преподаватели, те и вовсе отличались безупречными манерами. Морису всегда хотелось, чтобы обстановка вокруг него была спокойная, чтобы и сам он мог благодушествовать. Быть жестоким и грубым удовольствия ему не доставляло. Такое поведение противоречило его природе. Но в школе выбирать не приходилось — прояви он слабость, его бы просто затюкали. А в университете, где поле битвы куда обширнее, наверняка придется здорово огрызаться и кусаться.
Он стал совершать одно открытие за другим. Оказалось, что его окружают самые что ни на есть живые существа. До сих пор люди в его сознании были лишь плоскими картонками, вырезанными по шаблону (сам он только притворялся таковым). Но, бродя вечерами по дворикам студенческого городка и заглядывая в окна, он видел: кто-то поет, кто-то ссорится, кто-то читает книгу. И как-то само собой на Мориса снизошло озарение: а ведь у каждого из них своя жизнь, каждый полон чувств, как и он сам. Со времен школы мистера Абрахамса он никогда не жил в открытую и проповедь доктора Барри отнюдь не воспринял как руководство к действию. Однако понял: обманывая других, он обманывал себя и ошибочно принимал однокашников за пустышки, ибо хотел, чтобы такую же пустышку они видели в нем. Ничего
Вскоре после этого открытия он оказался на ленче в обществе мистера Корнуоллиса, их декана.
Гостей было еще двое: Чэпмен и бакалавр-гуманитарий Рисли из колледжа Тринити, родственник хозяина, — темноволосый брюнет с жеманными манерами. Когда их знакомили, он напыщенно расшаркался, а в разговоре никому не давал вставить и слова — то и дело по-дамски чем-то восторгался. Чэпмен, выразительно посмотрев на Мориса, скривил нос, приглашая осадить выскочку. Но Морис решил подождать. Желание обижать людей у него появлялось все реже, и вообще не ясно, так ли ему омерзителен этот Рисли. Хотя… Чэпмен тем временем решил начать атаку сам. Выяснив, что Рисли обожает музыку, он начал его подкалывать:
— Нам, простым смертным, этого не понять.
— А я себя таковым и не считаю!
— Вот как! Тогда нижайше прошу прощения.
— Будет вам, Чэпмен, не портите себе аппетит, — вступил мистер Корнуоллис, который уже понял: за ленчем скучать ему не придется.
— Боюсь, я уже его испортил мистеру Рисли. У него от моих простецких разговоров перестал выделяться желудочный сок.
Они сели за стол, и Рисли, хихикнув, повернулся к Морису.
— Что на это ответить — ума не приложу. — В каждом предложении он резко выделял какое-нибудь слово. На сей раз ударение пало на «ум». — Даже как-то неловко. «Нет» не скажешь. «Да» — тоже. Что прикажете делать?
— А если промолчать? — подсказал хозяин.
— Промолчать? Какой ужас! Как вы можете такое предлагать?
— А вы никогда не молчите, можно спросить? — полюбопытствовал Чэпмен.
— Никогда, — подтвердил Рисли.
— И никто от вас не устает?
— Никто.
— Странно.
— Это намек на то, что от меня устали вы? Неправда, у вас лицо так и светится.
— Если и светится, вы тут ни при чем, — буркнул Чэпмен, теряя самообладание.
Морис и Корнуоллис засмеялись.
— Ну вот, опять я в тупике. Вести беседу — это такая сложная наука.
— По-моему, вам она дается лучше, чем другим, — заметил Морис. До сих пор он молчал, и его низкий резковатый голос заставил Рисли поежиться.
— Естественная. Это мое сильное место. Беседа — только она и занимает меня в этой жизни.
— Вы серьезно?
— Все, что я говорю, — серьезно. — (Морис вдруг понял: так оно и есть. Рисли говорит вполне серьезно.) — А вы человек серьезный?
— Пусть кто-нибудь другой ответит.
— Надо больше говорить, и серьезность придет сама.
— Чепуха, — осклабился декан.
Чэпмен разразился громоподобным хохотом.
— Чепуха, согласен? — обратился он к Морису, который сообразил: приятель хочет услышать от него, что дела важнее слов. И выполнил его невысказанную просьбу:
— Э, нет. Слова — это и есть дела. Разве эти пять минут в доме мистера Корнуоллиса прошли для вас незамеченными? Разве вы забудете, к примеру, что встретили здесь меня?
Чэпмен хмыкнул.
— Не забудете, равно как и ваш коллега. Так что не рассказывайте мне про дела.
Хозяин решил, что саннингтонцев пора спасать. И попенял своему младшему кузену:
— Память у тебя подкачала. Ты путаешь понятия. Принести пользу и произвести впечатление — разные вещи. Не сомневаюсь, что встречу с тобой Чэпмен и Холл запомнят навсегда, но…
— А то, что они здесь ели котлету, забудут. Именно.
— Однако котлета принесет им хоть какую-то пользу, а ты — никакой.
— Это мракобесие!