Избранное
Шрифт:
Побил немало овец, лишился надбавок, премий, его прорабатывали при всех возможных случаях, даже пересадили на маневренный паровоз, но все-таки было то высшее, во имя чего он вполне сознательно шел на отчаянный риск: «Томенко состав до Джанкоя довел!»
И через годы составы, подобные томенковскому, шли по этой дороге, и все считалось в норме. Главное: хоть одному перейти черту невозможного, и оно станет возможным, обыденным.
Томенко, рассказывая мне об одном критическом дне своей жизни - слишком
– почему-то вспомнил именно о первом своем тяжеловесном составе. А тогда не думал об этом, тогда глаза его видели острую кромку хребта, по которому хотят подняться фашисты; видел и тех, кто был рядом.
Братчиков и Дергачев держали себя в руках, но с харьковчанином творилось что-то неладное: тот почему-то был уже оголен до пояса.
Однако выяснить времени не было, немцы были в двадцати шагах.
– Давай!
– скомандовал Томенко и очень расчетливо чиркнул длинной очередью из одного конца тропки в другой. Точно стреляли и его товарищи.
Цепь поспешно отступила.
Затихло, но чувствовали: только на время.
Каждая минута длиною в год!
Худо и непонятно было с харьковчанином. Он держал в руках фотографию и неожиданно запел.
Через двадцать минут атака возобновилась. Вход в спасительную пещеру стал совершенно неузнаваем: будто не лавиной свинца, а тесаком обрабатывали бока каменных выступов - до того они были ровно срезаны.
Харьковчанин стал разуваться, снимать брюки, кальсоны и все аккуратно складывал в тесный угол приплюснутой пещеры.
– А я буду купаться! Нельзя быть в грязном белье. Я буду купаться.
– Улыбаясь, стал протискиваться к выходу… - Не дурите, ребята! Неужели вам жаль шайки воды!…
Это было страшнее атаки.
…Начался пятый шквал: немцы на этот раз били прямой наводкой из полковой пушки, кромсали камень бронебойными из крупнокалиберного пулемета. Так подтесали вход в пещеру, словно камнерезом прошлись.
Немецким пушкарям изменял глазомер: они ни разу не сумели забросить снаряд прямо в отверстие пещеры, а все остальное ничего не значило, кроме, конечно, психической обработки.
– Атака!
Потемнело. Снизу по-русски крикнули:
– До завтра! А там на штык!
– Заткнись, холуй!
– Томенко сочно выругался.
– Это ты, Миша?!
– раздался голос Репейко.
Вот когда чуть не захлебнулся Томенко, чуть было не рванулся вниз. Братчиков и Дергачев схватили за плечи.
Фашисты долго шумели и в темное небо пуляли ракеты.
Уйдут или нет?
Только за полночь Томенко заметил: ракеты продолжают падать на лес, но не с той стороны, с которой падали раньше.
Пригляделся - их швыряли из Атлауса, небольшого селения метрах в семистах - восьмистах от пещеры.
Неужели на отдых ушли? Вполне возможно. Да, да, не будут
– Собираться!
Легко приказать, товарищи приросли к месту, оно теперь им кажется самым безопасным.
– Собираться!
– Томенко силой начал расталкивать партизан.
Никак не могли одеть харьковчанина - так он ослаб.
Томенко светил карманным фонариком - не опасался, пусть видят, а Дергачев с Братчиковым возились с ослабевшим товарищем.
Но харьковчанин почти не подавал признаков жизни… Он конвульсивно дернулся и как будто сразу уменьшился.
Послушали сердце - оно не билось.
Сняли шапки, труп накрыли камнями.
Томенко рискнул спуститься почти по отвесной скале. Человек в опасности особенно зряч, ночью может пройти там, где не рискнет далее опытный скалолаз пройти днем.
Мы совсем недавно с Михаилом Федоровичем посетили ту самую пещеру, искали останки харьковчанина. Никаких следов, но зато вокруг было много свинца и разных осколков.
Время неузнаваемо меняет местность, даже горы перестают быть похожими на самих себя.
Просто невозможно понять, как удалось нашим товарищам спуститься в русло реки с высоты в полусотню метров по совершенно отвесной скале!
…Надо было искать своих, двигаться на Чайный домик: там Красников, туда придут те, кто вырвался из этого ада.
А многие ли вырвались? Ведь Пидворко стремился на Севастополь. Братчиков, например, утверждает, что лично услыхал команду Пидворко, когда подняли его на руки после ранения: «Пробиваться на Севастополь! Группами, поодиночке, на животе ползти!»
Значит, наши вот сейчас пробиваются туда, а знает ли об этом город?
Откуда ему знать? Надо кого-то послать в Севастополь. А лучше самому пойти. Да, да, он, Михаил Томенко, пройдет! Он самого черта вокруг пальца обведет, а своего добьется. После пещеры он всего добьется.
И вдруг рядом:
– Миша, пусти меня в город…
Это Дергачев, бывший проводник скорого поезда Севастополь - Москва.
Посмотрел на него со стороны: человек не в себе, худой как скелет, в глазах - муки мученические. Он старше Томенко на десять лет, слабее.
– Пройдешь?
– спросил, проглатывая подкатившийся к горлу ком.
– Уж сделаю все, только позволь.
– Ладно. Ты обязан дойти! И скажи: наши пробиваются! Об этом скажи первому попавшемуся на твоей дороге нашему красному командиру. Иди и пройди!
Дергачев понимал, какую жертву приносил человек, которого он знал, но с которым никогда не был близок. Он вообще был далековат от тех, чьи фотографии висели на досках Почета.
Он обнял товарищей и исчез в тумане, который наседал с моря.