Избранное
Шрифт:
— Моя тетя, если вы ее имеете в виду, крепко спит в своем купе.
— Тогда, пожалуйста, идите к ней быстро-быстро, скажите Вордсворт сюда пришел.
— Я не собираюсь будить ее. Она старая дама, впереди у нее долгое путешествие. Если вам нужны деньги, возьмите у меня.
Я протянул ему пятьдесят франков.
— Дашбаш не надо, — заявил он. Размашистым жестом он отклонил мою руку, а другой ловко подхватил банкноту. — Надо мой маленький детка.
Мне показался оскорбительным такой тон по отношению к моей тетушке, и я, не ответив, направился к ступенькам вагона, но Вордсворт удержал меня за руку. Силы у него было хоть отбавляй.
— Ты
— Вы с ума сошли, Вордсворт. Она ведь мне тетя. Сестра матери.
— Никакой собачий кутерьма?
— Никакой, — ответил я; мне было отвратительно это его выражение. — Даже если бы она не была моей тетей, вы разве не понимаете, что она стара?
— Для прыг-прыг нету стара, — сказал он. — Вы ей говорите, чтобы она приходил обратно Париж. Вордсворт долго-долго ее ждет. Вы говорите нежный слова. Говорите она мой детка сейчас тоже. Вордсворт плохо спит, когда детка нет.
Проводник просил меня подняться в вагон, поезд должен был вот-вот тронуться, и Вордсворт неохотно отпустил меня. Я стоял на верхней ступеньке, пока поезд, несколько раз дернувшись, медленно выходил из Лионского вокзала, Вордсворт шел рядом по платформе в клубах дыма. Он плакал, и я вспомнил о самоубийце, который в пальто, застегнутом на все пуговицы, так же шел навстречу волнам. Глядя на одно из окон нашего вагона, он вдруг запел:
Спи сладко, детка, Смотри минутка — Потом засыпай.Поезд набирал скорость и, дернувшись с усилием в последний раз, оставил Вордсворта позади.
Я протиснулся через толпу пассажиров в коридоре и подошел к тетушкиному купе под номером семьдесят два. Постель была застелена, и на ней сидела незнакомая девушка в мини-юбке, а тетушка, наполовину высунувшись из окна, махала кому-то и посылала воздушные поцелуи. Мы с девушкой неловко переглянулись, не решаясь заговорить и прервать церемонию прощания. Девушка была совсем молоденькой, не старше восемнадцати; лицо ее под слоем тщательно продуманного грима было иссиня-бледным, темные глаза подведены, длинные каштановые волосы с рыжеватым отливом были рассыпаны по плечам. Штрихами карандаша она дорисовала ресницы над верхними и нижними веками, отчего ее собственные ресницы казались накладными и торчали неестественно, как на стереоскопическом снимке. На блузке у нее недоставало двух верхних пуговичек, будто они отскочили, не выдержав давления щенячьей плоти, а глаза, чуть навыкате, как у китайского мопса, были все равно прелестны. Выражение ее глаз человек моего поколения назвал бы сексапильным, хотя нередко причина этого могла быть более прозаическая — близорукость или даже запор. Улыбка ее — когда она поняла, что я не посторонний, ворвавшийся неожиданно в тетушкино купе, и улыбнулась — показалась мне удивительно робкой для девушки со столь броской внешностью: как будто кто-то нарочно так ярко ее вырядил и раскрасил, с тем чтобы выставить как приманку. Козленок, которого привязали к дереву, чтобы выманить из джунглей тигра.
Тетушка отвернулась от окна: лицо ее было перепачкано сажей и залито слезами.
— Дружочек мой дорогой, — пробормотала она. — Хоть поглядела на него в последний раз. В моем возрасте всего можно ждать.
— Я думал, эта глава закончена, — сказал я неодобрительно и добавил специально для девушки: — Тетя Августа.
— Наверняка знать
— Семьдесят первый?
— Соседнее купе. Как вас зовут, детка?
— Тули, — сказала девушка.
Это могло быть и ласкательное имя, и прозвище, что точно — трудно сказать.
— Тули тоже едет в Стамбул, да, дорогая?
— En passant [111] , — сказала девушка с американским акцентом.
— Она едет в Катманду, — пояснила тетушка.
— Это, если не ошибаюсь, в Непале.
— Кажется, так и есть, — ответила девушка. — Что-то в этом роде.
— Мы тут с ней говорили о том, что… Простите, дорогая, повторите, как ваше имя?
111
Проездом (франц.).
— Тули.
— Тули везет с собой сумку с провизией. Можешь представить себе. Генри, что в Восточном экспрессе нет вагона-ресторана? Увы, времена меняются. До турецкой границы ресторана не будет. В перспективе у нас два голодных дня.
— У меня полно молочного шоколада, — сказала девушка. — И немного ветчины.
— А что, если захочется пить?
— У меня есть десять бутылок кока-колы, но они уже успели нагреться.
— Когда я вспоминаю, как мы тут однажды пировали, в этом самом поезде, с мистером Висконти и генералом Абдулом… Икра, шампанское. Мы буквально жили в вагоне-ресторане. Просиживали там дни и ночи.
— Я вас очень прошу, берите, когда понадобится, у меня кока-колу. И шоколад. И ветчину, конечно, но ее, правда, не очень много, — сказала девушка.
— Проводник по крайней мере обещал нам утром кофе и croissants [112] , — сказал я.
— Я постараюсь поспать подольше, — заявила тетушка. — А потом на станции в Милане мы сможем перекусить. С Марио, — добавила она.
— Кто такой Марио? — спросил я.
— Остановки будут в Лозанне и в Сен-Морисе, — сказала всезнающая девушка.
112
Булочки (франц.).
— Швейцарию, по-моему, можно вынести только зимой, когда она одета снегом, — сказала тетушка. — Почти как некоторых людей можно выносить только под одеялом. Ну а теперь я прилягу. Молодые люди, надеюсь, вы достаточно взрослые и за вами не надо присматривать.
Тули поглядела на меня с подозрением, будто у нее не было окончательной уверенности, что я вдруг не обернусь тигром.
— Я тоже сейчас на боковую, — сказала она. — Жутко люблю поспать.
Она взглянула на свои огромные часы с алым циферблатом, на котором было всего четыре цифры. Часы она носила на широченном ремешке.
— Оказывается, еще нет часу, — сказала она нерешительно. — Я, пожалуй, приму таблетку.
— Уснете и так, — заявила тетушка тоном, не допускающим возражений.
Глава 12
Я проснулся, когда поезд отходил от станции в Лозанне. Я увидел озеро между двумя многоэтажными жилыми домами, мелькнула красочная реклама шоколада, потом реклама часов. Разбудил меня проводник — он принес кофе и бриоши (хотя накануне я заказывал croissants).