Избранное
Шрифт:
СТЕЛЛО
J) ,
Анализ-
это лот, брошенный в пучину океана. Он страшит и приводит в отчаяние слабого, но поддерживает и направляет того, кто силен и способен не выпустить его из рук.
Черный доктор
ДОКТОР
'п 'р 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'T^ 'n 'TV ^V 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV ^V 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV 'TV ^V 'TV 'TV 'TV
СХЕМА
1.
Характер
больного
ТЕЛЛО родился при самых счастливых обстоятельствах и
под самой благоприятной звездой. Говорят, с детства все ему
удавалось. Великие мировые события неизменно завершались так, что способствовали удачному исходу его личных дел, какими бы сложными и запутанными те ни оказывались. Поэтому он нисколько не тревожится, когда нити его жизни скручиваются, перепутываются и завязываются узлом под пальцами Судьбы: он уверен, что она сама не приминет привести их в полный порядок, употребив на это всю ловкость своих рук при свете неизменно дружественной к нему звезды. Утверждают, что та ни разу не изменила ему даже в мелочах и ради него согласна влиять на все, вплоть до капризов погоды, почему солнце и тучи сменяют друг друга именно тогда, когда ему нужно. Что ж, такие люди бывают.
Однако у Стелло случаются периоды, когда его охватывает щемящая тоска, приближение которой он чувствует за несколько дней и которая разом овладевает им при малейшем огорчении. Тогда, как любое живое существо в предчувствии опасности, он, упреждая грозу, становится особенно оживлен и деятелен. Он со всеми любезен, ко всем расположен, ни на кого и ни за что не сердится. Бороться с ним, делать его предметом преследований, нападок, клеветы — значит оказывать ему подлинную услугу: даже узнав, что ему причинили зло, он продолжает все так же приветливо и снисходительно улыбаться. Он похож на слепых, радующихся, когда с ними разговаривают: в отличие от глухого, который всегда выглядит мрачным, потому что его обычно видят в минуты, когда ему недостает человеческих голосов, у слепца, говорящего с вами, всегда играет на губах блаженная улыбка — общение с людьми утешает его. Вот так же бывает счастлив Стелло, вот отчего накануне приступа тоски и подавленности мирская суета со всеми ее заботами и усталостью, со всеми ударами, которые она обрушивает на душу и тело, кажется ему более отрадной, чем одиночество, пугающее его: в одиночестве малейшая неприятность грозит разрастись до размеров подлинной катастрофы. Оно для Стелло отравлено, как воздух римской Кампании. Он знает это и тем не менее предается ему, так как не сомневается: в нем он обретет ту покорность отчаяния, чье имя — безнадежность. Дай бог, чтобы любимая им и неведомая нам женщина не оставляла его одного в такие страшные мгновения!
Вчера утром, например, он за какой-нибудь час изменился больше, чем иной за три недели болезни. Взгляд остановился, губы побелели, голова поникла на грудь под гнетом безысходной тоски.
В этом состоянии, предшествующем нервным болям, в которые не верят кишащие на улицах крепкие краснолицые мужчины, он лежал, одетый, на диване, как вдруг, к великому его счастью, дверь распахнулась и в комнату вошел Черный доктор.
2.
Симптомы
— Хвала творцу! — воскликнул Стелло, подняв голову.— Вот хоть один живой человек. Да еще такой, как вы, врачеватель души, в то время как столько ваших коллег лечат в лучшем случае лишь тело, вы, умеющий заглянуть в суть вещей там, где остальные видят лишь поверхность и форму! И вы не сказочный персонаж, а вполне реальный человек, рожденный на свет, чтобы жить за счет чужой хандры и в один прекрасный день умереть от той же болезни. Вы так же печальны на людях, как я — наедине с собой; это-то, черт возьми, я и люблю в вас. И не за это ли в нашем квартале, одном из прекраснейших в Париже, вас наградили прозвищем Черный доктор? Или, может быть, за то, что на вас всегда черный фрак и жилет? Как бы там ни было, спешу сообщить вам, чем я хвораю, чтобы вы поговорили со мной о моем недуге: больному приятно потолковать о себе и навести на ту же тему окружающих. Добиться этого — значит наполовину выздороветь.
Так вот, заявляю во всеуслышание: с самого утра у меня сплин, да такой, что с тех пор, как меня оставили одного, все мне внушает отвращение. Я ненавижу солнце и гнушаюсь дождем. Солнце так самодовольно, что кажется усталым глазам больного нахальным выскочкой, а дождь... Ах, я нахожу его наихудшей из кар, сыплющихся на нас с неба. Но, сдается мне, сегодня я обвиняю его в том, чем грешен сам. Где мне взять сравнения, чтобы показать вам, как невероятны мои муки? Впрочем, благодаря одному ученому я изыскал подобную возможность. Спасибо доброму доктору Галлю (я видел его злополучный череп)! Он так удачно перенумеровал все неровности нашей головы, что любой может узнать себя на его схеме, напоминающей карту департаментского деления Франции, и мы, получая удар по темени, точно знаем, какой из наших умственных способностей он угрожает.
Итак, да будет вам известно, мой друг, что сейчас, когда тайное огорчение жестоко терзает мою душу, я чувствую, как у меня в волосах копошатся все дьяволы мигрени, набросившиеся на мой череп в надежде наконец его расколоть. Они повторяют переход Ганнибала через Альпы. Вам, докторам, их не разглядеть, но сделайте, бога ради, так, чтобы я тоже их не видел! Там примостился, например, крошечный, не больше мошки, и совершенно черный дьяволенок, держа в руках непомерно длинную пилу, которая уже больше чем до половины углубилась мне в лоб и распиливает его по кривой, идущей от бугра Идеальности за номером девятнадцать к шишке Музыки за номером тридцать восемь, что над левым глазом; а в углу надбровной дуги, рядом с шишкой Порядка, пристроились пять чертенят и все скопом, как пиявки, налегают на другой конец пилы, чтобы она поглубже входила в череп, причем двое из них подливают в незримый пропил, оставляемый зубьями их инструмента, раскаленное масло, которое пылает, как пунш, оказывая весьма ощутимое и не слишком приятное действие. Я чувствую на себе еще одного маленького демона, чье неистовство исторгло бы у меня крик, не страдай я, как вам известно, привычкой неизменно сохранять хорошие манеры. Этот бесенок, словно самодержавный монарх, избрал себе резиденцией огромную шишку Благожелательности на самой вершине темени; старательный работник, он уселся там поудобней, держа в руках буравчик, который вращает с удивительной быстротой, так что конец этого орудия выйдет наружу через мой подбородок, вот увидите. Расположились там и два гномика, столь неприметных, что если вы представите себе микроскоп, умещающийся на спинке клеща, то не разглядите их даже в него. Эти двое — самые мои заклятые и ожесточенные недруги. Они вбили железный клин в середину выступа, именуемого бугром Воображения; один держит этот клин стоймя и плечом, головой, руками силится всадить его поглубже, а другой, широко расставив ноги, всем корпусом откидываясь назад, с размаху бьет гигантским молотом по безжалостному клину и после каждого удара, запрокинув голову, заливисто хохочет. Каждый его удар производит у меня в мозгу шум, не уступающий одновременному залпу пятисот-девяностачетырехорудийной батареи, которая ведет огонь по пятистам девяноста четырем тысячам солдат, бегом атакующих ее под грохот ружей, барабанов и тамтамов. При каждом ударе веки мои хлопают, уши шевелятся, ступни вздрагивают. О, господи, зачем ты позволил этим крошечным чудовищам накинуться на мой бугор Воображения? Это же самая большая выпуклость на моем черепе, она помогала мне сочинять поэмы, возносившие мой дух к небесам, и она же была вдохновительницей всех моих тайных и милых сердцу безумств. Если ее сроют, что останется мне в нашем мрачном мире? Этот божественный бугор служит для меня несказанным утешением. Он похож на миниатюрный купол, под которым прячется моя душа, чтобы созерцать и, если это вообще возможно, познавать себя, чтобы стенать, молиться и ослеплять свой внутренний взор картинами, чистыми, как полотна, подписанные ангельским именем
Рафаэля, и яркими, как творения, носящие огненно-красное имя Рубенса.— Знаменательные совпадения, не так ли? — Там, умиротворенная, она обретала тысячи поэтических иллюзий, которые я в меру способностей воспроизводил по памяти на бумаге. И вот незримые силы ада вновь штурмуют мое убежище! Грозные чада тоски, что я вам сделал? Оставьте меня, холодные непоседливые демоны, леденящие каждый нерв и скользящие по нему, как по веревке, подобно канатоходцам, танцующим на проволоке! Ах, мой друг, будь вы даже в состоянии разглядеть на моей голове этих неумолимых бесов, вы все равно не поняли бы, как у меня еще хватает сил оставаться в живых. А теперь они собрались вместе, сгрудились, сбились в кучу на шишке Надежды. Как давно они уже трудятся на этом холме, распахивая его и рассеивая по ветру то, что им удается на нем взрастить! Увы, мой друг, они прокопали там такой ров, что вы могли бы погрузить в него руку.
Произнося последние слова, Стелло опустил голову и закрыл лицо руками. Потом замолчал и тяжело вздохнул. Доктор остался холоден, как статуя царя зимой в Санкт-Петербурге, и сказал: — У вас болезнь, которая по-английски называется «Blue Devils, синие дьяволы».
з.
Последствия «синих дьяволов»
Стелло глухим голосом продолжал:
— Речь идет о том, чтобы дать мне серьезный совет, о невозму-тимейший из докторов! Я консультируюсь с вами, как консультировался вчера с собственной головой — тогда она у меня еще работала; но, поскольку я больше ею не располагаю, у меня не осталось никакой защиты от неистовых порывов сердца, и я чувствую, что оно удручено, ранено и с отчаяния готово посвятить себя политической деятельности, начав диктовать мне статьи во славу некой превосходной формы правления, которую я подробно опишу вам...
— Творец неба и земли! — вскричал Черный доктор, внезапно вставая с места.— Ты видишь, до какого сумасбродства могут довести поэта «синие дьяволы» и отчаяние!
Тут он снова сел, с торжественным видом поставил трость между ногами и принялся водить ею по рисунку паркета, словно изучая геометрию его квадратов и ромбоа Разумеется, у него и в мыслях не было ничего подобного — он просто ждал, когда собеседник заговорит. Помолчав минут пять, он заметил, что больной полностью отрешился от действительности, и вернул его к ней, бросив: