Избранное
Шрифт:
Беленькая сидела спокойно, как курящая кукла. Но Петельников смотрел не на нее — теперь он смотрел на него, на мужчину. Тот вдруг как-то волнообразно зашевелил телом, завертелся хорошим штопором в сильных руках. Петельников напрягся, всматриваясь, что с этим мужиком будет дальше. Но тут и беленькая девица волнообразно вздрогнула, будто перед глазами инспектора неожиданно заклубился пар. Он решил, что они сейчас оба свалятся, но не дождался — сильная зевота схватила уже все лицо. Он зевнул несколько раз подряд, отключаясь, как при сладком чихе. Перестав, Петельников огляделся, но зевота опять подступала к челюсти.
Он резко вскинул голову, которая ползла вниз, и посмотрел на Веру. И сразу уперся в тягуче-холодный медленный взгляд недрогнувших глаз.
— Вера… работаешь на фабрике…
— Да. Полупотрошу кур.
Петельников собрал все силы, чтобы оторваться от этого взгляда:
— Выйду… Сейчас вернусь…
Он встал, звякнул посудой и пошел, шатаясь и взмахивая руками. Только бы добраться до телефона-автомата в вестибюле. Он даже попросил у швейцара две копейки и уже вроде бы набрал номер, но тут увидел перила. Петельникову пришла мысль положить голову на синтетическую ленту перил и так говорить по телефону — не помешает же. Он прильнул лбом к прохладной поверхности, сразу обмякнув телом. И тут же встретился с томно-напряженным взглядом Вериных глаз — она спускалась по лестнице.
Петельников улегся грудью на перила, и ему стало на все наплевать.
***
Перед Рябининым белел лист бумаги, чистый, как лесной снег. Юркову исполнялось сорок лет. По каким причинам, Рябинин и сам не понял, но местком поручил ему придумать поздравительный текст для открытки, желательно стихами. Вот поэтому лист бумаги и белел уже полчаса.
Рябинин в очередной раз отвинтил ручку, потер виски, стараясь взбудоражить мысль, и аккуратно вывел:
Наш Володя молодчина. Сорок стукнуло ему.Дальше нужна была рифма. Рябинин вздохнул, ухмыльнулся и добавил:
Все такой же он детина. Дел кончает больше всех.Время тратилось явно зря. Рябинин стихи любил читать, но никогда их не писал, кроме зеленой молодости. Но те стихи были про любовь. А тут надо состряпать рифмованный панегирик, к которому не лежала душа. Он перевернул лист на обратную сторону и начал прозой: «Дорогой друг!» Дальше мысль замолкла, словно ее залили цементом: писать банальщину не хотелось, а для оригинальных слов нужны чувства. Дружеский шарж он сочинил бы скорее.
В дверь вскочила секретарь Маша Гвоздикова с бумажками. Она бегала по коридору всегда с охапкой наблюдательных, надзорных, всяких исходящих и входящих.
— Сергеи Георгиевич, на вас жалоба гражданки.
Рябинин с удовольствием отложил листок с «Дорогим другом!».
— Маша, а ты получала от граждан письма с благодарностью следователям?
— Но таких жалоб я не видела.
— А что там? — заинтересовался он.
— Пишут, что вы присвоили гроб.
Рябинин поднял голову — Маша не улыбалась, только еще больше заузила и без того узкие, словно замазанные
— Какой гроб?
— Обыкновенный, человеческий.
— Между нами говоря, — понизил голос Рябинин, — я присвоил и покойника.
Маша фыркнула, бросила на стол жалобу и выскочила из кабинета. Рябинин сначала прочел резолюцию прокурора: «Тов. Рябинин С. Г. Напишите объяснение», а потом пробежал жалобу, написанную добротно и зло. И сразу понял, что выговор ему обеспечен.
Три дня назад он делал эксгумацию трупа. С разрешения вдовы покойника извлекли из могилы и осмотрели. Вдова прислала новый гроб, чтобы при захоронении заменили. Теперь она писала, что покойника оставили в старом гробу, а новый исчез. В этом и была ошибка Рябинина: пошел дождь, он отправился писать протокол в кладбищенскую контору и при захоронении не присутствовал. Он догадался, что случилось дальше, — рабочие похоронили в старом, а новый продали и пропили.
Рябинин вздохнул — ошибки следователя не зависят от опыта. Эксгумация — такое следственное действие, что труднее не придумаешь. Одна его организация во что обходится, один вид старого трупа чего стоит… Рябинин тогда все внимание бросил на ту рану, которую они искали с судебно-медицинским экспертом, а кто же мог подумать?..
— Говорят, ты гроб утратил? — спросил Юрков, вальяжно вплывая в кабинет.
— Утратил.
— Как же это случилось?
В глазах Юркова была легкая строгость — он не верил, что Рябинин продал гроб, но при случае мог поверить. Рябинин взорвался, потому что Юрков работал с ним не один год. В человека, с которым вместе работаешь, нужно верить всегда. Иначе не стоит вместе работать.
— Откровенно, между нами, по секрету говоря… Только не проговорись! Он у меня дома стоит.
— Не трепись.
— Так прокурору и сообщи: мол, Рябинин признался.
Это было грубо, но не верить товарищу по работе, особенно но такой работе, где при желании можно подозревать на каждом шагу, — подло.
Юрков набычился, склонив крупное загорелое лицо, словно он кивнул при встрече, да забыл поднять голову…
Затрещал телефон. Рябинин взял трубку, решив, что не будет писать поздравление Юркову, пусть кто-нибудь другой.
— Сергей Георгиевич, — послышался звонкий голос, — вытрезвитель тебя беспокоит.
— А-а, Иван Савелович, привет, — узнал он моложавого майора. — Вроде бы моих подопечных в твоем богоугодном заведении нет.
— У меня тут скользкий вопросик, — замялся майор. — Не можешь сейчас подъехать?
— Ну, смотря зачем, — замялся и Рябинин.
— В вытрезвитель попал в невменяемом состоянии инспектор Петельников.
Рябинин почувствовал, как повлажнела телефонная трубка и сел его голос, хотя он еще ничего не сказал, — голос сел без звука, тихо, внутри.
— Иван Савелович, — сипло произнес Рябинин, — выезжаю.
***
Петельников спал в кабинете начальника медвытрезвителя на широком черном диване, лицом к спинке. Было десять часов утра.
— Надо бы сообщить начальнику райотдела, — сказал майор.
— Иван Савелович, даже если бы он не ходил на задание, я бы все равно не поверил, что Вадим может напиться, — возразил Рябинин.
— Так-то оно так, — неуверенно согласился майор, — да ведь порядок такой.
— В конце концов, я вас лично прошу.