Избранное
Шрифт:
Если встать лицом на запад… В одном метре пятидесяти сантиметрах лежала женщина маминых лет. Наша подстилка в красных шашечках, а ее — в зеленых шашечках. Женщина спала уткнувшись лицом в песок.
Если встать лицом на юг… В двадцати четырех сантиметрах лежал мужчина ногами к нам, головой наоборот, а животом кверху. Если бы он был людоед и собакоед, то в его животе запросто бы уместился я с Рэдиком. Но дело не в животе, а в ногтях на ногах — обкусаны. На руках-то просто обгрызть… Может, он йог? Они могут ногой не только до рта дотянуться, но и за
— Вы с собакой? — удивился он.
— Нет, что вы, — елейным голосом отозвалась мама.
Кстати, этого голоса раньше у нее не было. Теперь
же она хотела всех умаслить, чтобы люди не кричали насчет «собак развели».
— А кто же это? — усомнился мужчина, видимо решив, что он перегрелся.
— Щеночек, — улыбнулась мама.
— Он… не того?
— Он мухи не обидит, — заверила мама.
Тут муха, а вернее, оса стала крутиться у его морды. Рэдик щелкнул зубами, как заправский волк, и оса пропала — то ли в песок со страху зарылась, то ли он ее проглотил. Мужчина покачал головой и лег, конечно, животом вверх. Я лег на песок, конечно, животом вниз. А Рэдик сел, потому что загорать не собирался.
Я-то лег на секундочку. Думаю, сейчас погреюсь, а потом бултыхнусь…
— Господи, что такое?
Я обернулся на запад, на женщину, спавшую от нас в одном метре пятидесяти сантиметрах. Она уже не спала, а сидела и растерянно изучала синее небо. Оттуда, с синего неба, грязной пылью сыпался на нее песок и всякое разное. Она-то спросонья, а я сразу понял, что не с неба, потому что проследил траекторию — Рэдик копал яму. Он это ловко делает: передними лапками сучит быстро-быстро, откидывая песок метра на три.
— Уймите эту землеройку!
Мама подбежала к Рэдику на коленях и огрела его моей маской. Он прыгнул от уже вырытой ямы, обидевшись, — к такой грубости Рэдик не привык. А мама подсеменила — все на коленях — к запорошенной женщине:
— Я вас обмету.
И начала скрести по ее загорелым ногам маской. Там, между прочим, железная гаечка есть.
— Ах, оставьте…
Женщина обиделась, как и Рэдик: поглядывала на нас угрюмо и выколупывала из волос песчинки, яичную скорлупу и сушеный планктон.
— Предложить ей жареной рыбки? — шепотом спросила мама.
Я еще думал, предлагать ли ей жареной рыбки, когда мы услышали утробное рычанье. Мы обернулись на восток, где в двух метрах от нас тонкая старушка читала толстую книжку…
Теперь старушка уже не читала книгу; теперь она — нет, не рычала — а стояла врастопырку и тянула на себя голубенькое одеяльце. С другой стороны, тоже на себя, тянул подстилку Рэдик. Наверное, старушка собралась домой и стряхнула подстилку, а он и нам-то ничего трясти не разрешал.
— Отпусти, собачка, — попросила старушка.
Фиг он отпустит — вцепится так, что его маленькие зубы хоть палкой разжимай. И урчит, глазами вращает, хвостом вертит.
— Отпусти, пес!
— Помоги, — мама толкнула меня в бок.
Я уже хотел было подняться и схватить его за хвост, чтобы не приставал к пенсионерам.
Мы настигли их метрах в тридцати к юго-западу, когда старушка босыми ногами шлепала по разложенным на газете чьим-то бутербродам с сыром.
— Отпустили бы подстилку, — запоздало посоветовала мама своим елейно-приобретенным голосом.
— Это помесь дворняги с лешим, — обидчиво сказала старушка, отлепляя с пяток шматки сыра.
— У Рэдика хобби: трясти все, что трясут другие.
— Тогда надевайте ему намордник, — решила старушка.
— Щенкам не положено, — встрял я.
— А кто возместит бутерброды? — спросил низенький мужчина с плоским и хорошо загорелым темечком.
— Только не я, — отрезала старушка.
— У меня нет бутербродов с сыром, — призналась мама.
— Но мои дети остались без еды.
— Пойдемте, — решительно предложила мама. — Я возмещу жареной пристипомой.
— Прости… Простите, чем?
— Пристипомой, рыбой…
— Мои дети такую рыбу есть не станут, — обиделся плоскотемечковый и ушел.
— А сыр-то плавленый, — хихикнула старушка. — Еле отлепила…
Мама несла Рэдика под мышкой, будто плюшевого. Он ворчал — ведь не плюшевый. А знал, что виноват. На подстилку уселся сам и как прилип: ушки висят, потому что еще не встали; глаза печальные, потому что не дают бегать по пляжу; носик влажный, потому что жарко. Наконец-то я взял маску и пошел бултыхнуться.
Когда я вернулся, то Рэдик мирно закапывал ямку, из которой обсыпал песком женщину. Молодец, осознал. Я плюхнулся на песок рядом. После мокрой воды он показался таким сухим и горячим, что сразу захотелось спать. Я дремал да прислушивался — мало ли что с Рэдиком…
— Юлия, зачем же ты съела все котлеты? — разнесся удивленный женский голос по всему пляжу.
Это мама той девчонки, которая с бантиком. Интересно, сколько котлет?
— Мама, я не ела.
— Как же не ела, когда нет ни одной котлеты.
— Мама, я даже кастрюлю не открывала…
— Юлия, твоя ложь меня поражает!
— Мама, я правду говорю.
— В конце концов, мне не жалко, но съесть восемь котлет… Ты засорила желудок!
Сон мой скатился в песок. Я сел, чтобы посмотреть на Юлию. Вот тебе и бантик, а девчонка оказалась что надо. Мне восемь котлет не съесть. Если только вперемежку с мороженым: котлету — эскимо, котлету — эскимо…
— Она не ела котлет, — сказала вдруг женщина, которую Рэдик запорошил песком.