Избранное
Шрифт:
— Аркадий Самсонович, давай ножовку.
Ну и так далее и в том же направлении. За часик я слазил на тополь и соорудил плацдарм — слава богу, опыт имелся.
— А теперь жди до утра, примут ли они работу.
— Николай Фадеевич, отзавтракайте со мной.
— Я уже сегоднякал, — отказался я в порядке вежливости, поспевая за ним в избу.
На этот раз профессор расстарался — жареных подлещиков выставил, жирных, хрустящих, янтарных. Хлеб деревенский, ноздреватый, с кислинкой. Картошку крупную, рассыпчатую,
— Внешний вид у тебя, Аркадий Самсонович, усталый.
Мы с ним люди пожившие и повидавшие. Да в деревне это «вы» не к месту, как, скажем, одеколон в Пашином поросятнике.
— Не выспался. Я ведь ночник.
— Это как? Горшок, что ли?
— Люблю по ночам работать.
— Вредишь своему здоровью.
— А кому теперь нужно мое здоровье? — спросил профессор.
Есть такие вопросы, когда спрашивают тебя, а задают его себе. Тогда лучше промолчать, но я не утерпел. И грубость мою давешнюю стоило исправить.
— Тут ты нужен.
— Зачем же?
— Будущую нашу жизнь, Аркадий Самсонович, я представляю, между прочим, не только в смысле изобилия, но и чтобы в каждой деревне жил свой профессор.
— Ну да, турколог.
— Турколог ли, уролог, а чтобы каждый житель мог с ним иметь беседу о накипевшем и неразрешенном.
— Вот я тут и живу.
— Небось чтобы поесть корнеплодов да подлечить нервы?
— Как здесь можно вылечить нервы?
— Деревенская тишина, поскольку тутошний человек мягче городского…
— Вы так думаете?
— Тут и без дум видно. Деревенские добрее.
— А что такое, Николай Фадеевич, доброта?
Ну и загадочка. Вот тебе и профессор, вот тебе и турецкий знаток. Затуркался.
— Младенческие вопросики задаете, Аркадий Самсонович…
— Потому что в песнях, в фильмах, в книгах толкут это слово, как воду в ступе. Так что же такое доброта?
— Когда человеку помогаешь в беде.
— Назовите эту беду.
— Мало ли… Последнюю рубашку отдашь…
— У нас давно нет безрубашечных.
— Последний кусок хлеба…
— У нас давно нет голодных.
— Человек заболел…
— Тут лучше пригласить врача.
— Денег не хватает…
— Значит, работать не хочет.
Он, видать, представлял меня студентом. Очки округлились. Лицо потемнело до хорошей свеклы. Нос того и гляди клюнет меня в глаз. Тут и я вспетушился:
— Да вот, к примеру, один сын старушку вытурил, а второй ее приютил. Неужель и это не доброта?
— Это обязанность гражданина и элементарная порядочность.
— Да наша деревня всегда стояла на добре…
— Ага! — ухнул от удовольствия профессор и взялся за чай, поскольку жареных подлещиков мы уже ликвидировали.
Оно под такую жизненную беседу нужно бы и поесть для силы.
— Стояла на
— Ты выбрось нищету да дикость, а добро-то с совестью оставь.
— Оставить? Через дом живет добрейшая женщина. Каждое воскресенье ее супруг дает концерты на всю деревню. Жена ходит с синяками, сын заикается. Она добренькая, терпит. Ей не доброта нужна, а в милицию надо бежать. Оставить… Возьмем прошлый год. На троицу Сережку Балавина порезали. Потом пьяный Чухнарев утонул, четверо детишек у него. Старый Матвей избу спалил — со свояком гулял. Сын Матвея корову застрелил, жену гонял, детей лупил… Все на горе другим людям. Где же доброта?
— Не все же такие…
— Конечно, не все.
— И в городе случаи случаются.
— Случаются, но для Варежки процент высокий.
Я промолчал: против процента не попрешь. Лучше выпить дегтярного чаю, которого профессор мне налил до края. Тут и конфеты были недешевые — на обертке кавказский пейзаж изображен.
— А уж если, Николай Фадеевич, деревенский народ и добрее городского, то лишь потому, что в деревне жить тяжелее.
— В войну люди были тоже добрее, — согласился я.
— Парадокс, — удивился профессор. — Отсутствие доброты говорит о материальном достатке и счастливой жизни, а?
Умники про все помнят, а вторую сущность позабыли. Этот профессор кислых щей еще не знал, какой я ему вопросик притаил.
— А вот реши задачку, Аркадий Самсонович. Старуха Никитична занемогла. Отчего бы?
— Я не доктор.
— Ты профессор, болезни знаешь. Отчего?
— Сердце?
— Не угадал.
— Давление, склероз?
— Нет.
— Почки, печень?
— Нет.
— Рак, что ли?
— Не угадаешь в жисть.
— Тогда скажи.
— Ее сын разобрал русскую печку. Ликвидировал вовсе, как класс. И завел баллоны с газом. А Никитична на ней выросла и перед ней простояла весь свой век.
— А то, что Никитична у этой печки надрывалась весь свой век, ты знаешь?
— Знаю, да ее сердцу не прикажешь.
— Доброта — понятие отмирающее! — усилил свой голос профессор.
Хрен тут чаю попьешь при таком разговоре. Профессор и верно туркоподобен — разошелся, что его самовар.
— А что ж вместо добра-то?
— Бульдозеры!
— Как так?
— Пустить бульдозеры и снести все эти избы!
Ну, тут уж ум молчит, а глупость кричит. Я слыхал, что есть профессора с тараканами в голове, да вот живых не встречал. И верно — малахольный. Или начифирился.
— А что ж взамен?
— Коттеджи, асфальт, горячая вода, газ… Вот в чем доброта!
— В городе это есть, а доброта? — повысил голос и я, поскольку меня за нервы тоже кондрашка схватила.
Но профессор уже никого не слышал, кроме себя. Язви его в бородку.